Вера рухнула на стул, белая как смерть.
— Не рассчитывай на свою красоту, — сказала она срывающимся голосом. — С ним проиграет любая.
— Посмотрим. — Меня саму удивил тон, которым я это произнесла.
Как только эсэсовец покинул зал, все тут же вернулось на круги своя: звон приборов и бокалов, громкая музыка, шум публики. К нашему столику направлялся мой постоянный клиент, владелец галантереи. Я сразу погасила бычок и «сделала лицо», придав ему выражение зазывного ожидания. Но не успел он подойти, как шеф преградил ему дорогу. Клиент не желал уступать, но, когда шеф шепнул ему что-то на ухо, поспешно вернулся на место. Через минуту хозяин уже сидел за нашим столиком. Нам с Верой никогда не приходилось видеть столько умиления на его физиономии. Наклонившись ко мне, он заворковал:
— Эличка, с сегодняшнего дня тебя ни для кого нет.
— Шеф меня хочет выбросить? — невинно улыбаясь, спросила я.
— Что ты? — искренне удивился он. — Теперь у тебя будет только один клиент.
Я хорошо знала, кто будет этим клиентом. Вера, смотревшая на меня со смешанным чувством удивления и страха, тоже знала. Боялась ли я?.. Может быть, ведь мне только исполнилось семнадцать. Я чувствовала себя словно под наркозом, но временами он переставал действовать, и тогда я снова становилась испуганным ребенком.
Прошло три дня, а я продолжала сидеть за столиком и скучать. Решила даже принести с собой книжку, хотя не знала, позволит ли шеф читать… Наконец он пришел. Эсэсовец даже не посмотрел в мою сторону, пересек зал и исчез в служебном помещении. Через какое-то время прибежал раскрасневшийся шеф и приказал мне идти в комнату на первом этаже. Чтобы туда попасть, нужно было пройти через администрацию. В темноте я, споткнувшись о стул, зацепила чулок. Открывая дверь, думала только об этой спущенной петле. А может, таким образом хотела хоть на минуту избавиться от страха. Когда я вошла, мне показалось, что в комнате никого нет. Потом я увидела его. Мужчина стоял у окна спиной ко мне. «И снова спина», — подумала я. Смеющийся Отто медленно повернулся, и мы взглянули друг на друга. Но я не могла рассмотреть его лица. Когда же он подошел ближе, я удивилась: это было обыкновенное лицо обыкновенного мужчины. Если бы он поднялся ко мне наверх в гражданской одежде, я бы отнеслась к нему, как к любому другому. От взгляда эсэсовца я почувствовала прикосновение смерти, и моя защитная система тут же включилась. Я просто уставилась в его глаза безо всякого страха. Он не выдержал и отвел взгляд.
— Сидеть, — сказал мужчина по-польски, — мы сидеть…
— Можем говорить по-немецки, — предложила я.
Наши взгляды вновь встретились. Не отводя глаз, я стала раздеваться. Сбросила туфли (сразу пожалев об этом, потому что стала ниже ростом), медленно сняла чулки, затем платье, белье. Я стояла перед ним голая. Одним движением распустила волосы, стараясь при этом ни на минуту не потерять его взгляда. С бесшабашным интересом я следила за его лицом.
— Вы не будете раздеваться? — спросила я.
— Может, выпьем шампанского? — ответил вопросом на вопрос Смеющийся Отто. И это было подтверждением того, что он боялся меня.
— Я не пью, — холодно отказалась я.
Он раздевался в темноте. Слабый свет с улицы озарял его силуэт. Вскоре мужчина стоял рядом со мной, худой и напряженный. Если бы он пришел с улицы, просто так, может, я выдала бы ему обычный «короткий номер». Но эсэсовский мундир висел здесь, на стуле. Я ненавидела его каждой частичкой своего тела и старалась победить в этом бою. Мне это удалось. Мой партнер выдохся, сделался немощным. Я чувствовала, как он старается взять себя в руки, как борется с собой, но не торопилась ему помочь. Это длилось достаточно долго. Наконец он встал, оделся и вышел, не сказав ни слова. Я осталась одна. И от испуга чуть не расплакалась. Ведь за такое оскорбление он мог сделать со мной все что угодно: отправить на плац или просто выстрелить в упор в голову. А вдруг мне осталось жить считаные часы? Что будет с отцом? Нас вместе вышлют или замучают? Холодная, костлявая рука смерти сжимала меня за шею, и я едва сдерживалась, чтобы не закричать от страха. Не заходя в зал, я отправилась домой.
