— Уж не хотите ли вы сказать, что она перед смертью взяла с вас клятву? А я-то был убежден, что вы не допустите ничего подобного. О, лучше бы эти письма были сожжены ею, нежели мне столкнуться с таким вероломством!
— Ах, не в клятве дело, — сказала мисс Тина.
— В чем же тогда?
Она замялась немного, потом ответила:
— Она и хотела их сжечь, да я помешала. Они у нее были спрятаны в постели.
— В постели?
— Да, между матрасами. Она их туда засунула, когда вытащила из сундучка. Как ей это удалось сделать, ума не приложу, только Олимпия не помогала. Так она говорит, и я ей верю. Тетушка уже после сказала ей, для того чтобы она, убирая постель, не трогала матрасов. Перестилала бы только простыни. Оттого постель всегда имела неаккуратный вид, — простодушно добавила мисс Тина.
— Могу себе представить! А каким образом она их пыталась сжечь?
— Да она сама не пыталась; очень уж была слаба последние дни. Но она требовала, чтобы я это сделала. О, это было ужасно! После той ночи говорить она уже не могла. Только показывала на пальцах.
— И как же вы поступили?
— Я их унесла. Унесла и заперла.
— В секретере?
— Да, в секретере, — сказала мисс Тина и снова покраснела.
— Но вы пообещали ей сжечь их?
— Нет, я ничего не обещала. Нарочно.
— Нарочно — ради меня?
— Да, только ради вас.
— Но какой же в том прок, если вы мне даже посмотреть на них не даете?
— Никакого. Вы правы — да, конечно, вы правы, — печально отозвалась она.
— А она думала, что вы уничтожили их?
— Не знаю, что она думала под конец. Трудно было понять — она уже была не в себе.
— Но если ни клятв, ни обещаний вы не давали, что же тогда связывает вас?
— Она не снесла бы этого — попросту не снесла бы. Она так ревниво их оберегала. Вот вам зато портрет — можете взять его, если хотите. — И бедная женщина вынула из кармана уже знакомую мне миниатюру, завернутую в бумагу точно так же, как завертывала ее мисс Бордеро.
— Как это — взять? Совсем взять себе? — У меня даже дух захватило, когда я ощутил портрет у себя на ладони.
— Разумеется.
— Так ведь он стоит денег, больших денег.
— Ну что ж, — сказала мисс Тина, все с тем же странным выражением лица.
Я ничего не понимал; вряд ли можно было заподозрить ее в желании поторговаться, подобно тетушке. Скорей, она в самом деле решила подарить мне миниатюру.
— Но я не могу принять от вас такой дорогой подарок, — сказал я. — А заплатить столько, сколько думала получить ваша тетушка, мне не по средствам. Она оценила его в тысячу фунтов.
— Так, может быть, продадим его? — заикнулась было моя собеседница.
— Избави бог! Для меня он дороже любых денег.
— Тогда оставьте его себе.
— Вы слишком великодушны.
— Вы тоже.
— Не знаю, что вас заставляет так думать, — сказал я, и это была чистая правда. Судя по всему, бедняжка руководилась какими-то лестными для меня соображениями, проникнуть в которые мне не было дано.
— Благодаря вам для меня многое изменилось, — сказала она.
Я посмотрел в лицо Джеффри Асперна на портрете, отчасти для того чтобы не смотреть в лицо своей собеседнице, — меня все больше смущало и даже немного пугало причудливое, напряженное и неестественное выражение, не сходившее с этого лица. Я ничего не ответил на ее последнюю фразу, но украдкой обратился за советом к Джеффри Асперну. Вглядываясь в его дивные глаза, сиявшие блеском молодости и в то же время полные мудрого прозрения, я спросил, не знает ли он, что такое нашло на мисс Тину. И мне показалось, что он улыбается мне добродушно-насмешливо, как будто вся эта история забавляет его. Из-за него я попал в затруднительное положение, но ему-то что до этого! Так, впервые за все эти годы, Джеффри Асперн не оправдал моих ожиданий. И все-таки, держа миниатюру в руке, я понимал, сколь драгоценно такое приобретение.
— Вы хотите подкупить меня, чтобы я отказался от писем? — спросил я наконец, решив стоять на своем. — Но, знаете ли, как я ни ценю этот портрет, если бы мне был предоставлен выбор, я бы все-таки предпочел письма. О, да, без всяких колебаний.
— Какой может быть выбор, какой может быть выбор! — жалобно воскликнула мисс Тина.
— Да, вы правы. Что ж, если запрет покойницы вам кажется столь непреложным, тут ничего не скажешь. Ведь тогда вы должны считать, что, расставшись с этими письмами, совершите кощунственный, поистине святотатственный поступок.
