История с Григорьевым была тягостна для меня. Общество, большинством своих членов, уверяло, что это шантаж; особа, которой я верю, и не могу не верить, говорила, что это преступление. Моя мать должна была давать показания судебному следователю: в нем были некоторые, хотя в сущности неважные, улики против Григорьева. Затем, в конце следствия, и я давал показание, в котором никаких улик против Григорьева не было.
Впрочем, улик оказалось недостаточно для предания суду. По отношению ко мне лично тут приплетались старые счеты. Мои приятели, — а их у меня было тогда уже много, — обрадовались случаю и пустили в ход всевозможные клеветы: приписывались самые низкие мотивы. Бороться было трудно, о многом я узнавал слишком поздно, да и борьба была бесцельна. Зато со мной сочли нужным бороться усердно: клеветы, застращиванья и даже науськиванье учеников. И до сих пор ведут подкопы. На днях пришлось защищаться от обвинения в том, что я будто бы ударил одного из учеников. Директору сделали сообщение, что я в Бога не верю и в церковь не хожу. — Вот я и начал разведывать в уездных училищах, не найдется ли кто желающий поменяться местами: выбираться отсюда надо: здесь я со всеми почти раззнакомился — и сестра уехала в Петербург[161].
Через десять лет после крестецких событий Григорьев неожиданно объявился в Петербурге и пришел к «виновнику» своих злоключений. Сологуб оставил запись об этой встрече:
21 июля 1893 г. Алексей П. Григорьев. Около полудня Оля >(О. К. Тетерникова. — М.П.) принесла мне записку:
— Смотри, кто хочет с тобой говорить.
Читаю: «У Федора Кузьмича просит минутного разговора Алексей Григорьев».
Я не сразу понял, кто этот Григорьев. Вдруг догадался.
— Сказать ему, чтоб сюда шел?
Выхожу в переднюю. Григорьев стоит за дверью. Я пригласил его в комнату. Прошмыгал. Лицо опухлое, красное, но мало изменилось. Рваное пальто. Невозможно рваные штаны и обшмыганные опорки или что-то вроде на ногах.
— Простите, что осмелился к Вам явиться.
— Садитесь, — говорю я, — показывая на кресло и приводя в порядок свои заметки.
— Узнали?
— Да, узнал.
— Вы знаете мою историю?
— Да, немного, слышал…
— Ну, да я не хочу самозванствовать. Вот прочтите.
Развертывает из грязной бумаги еще чистый паспорт и дает мне. Вижу: «лишенный особых прав и преимуществ, бывший коллежский секретарь». Неожиданность! Я прочитал внимательно.
— Я знаю, что к вам последнему мог бы обратиться. Но, зная вас за гуманного человека…
Оказывается, что просит на хлеб. Я в затруднении. Взял от меня паспорт, опять завернул.
— Мне бы только успокоиться, копеек 15–17 в день, поесть, ночлег…
Говорю ему: я сам теперь в таком положении, не получаю… Он не дослушал:
— Хоть сколько-нибудь, чего не жалко нищему. Тот же ведь нищий.
Оля пришла.
— Неужели нельзя вам успокоиться? Ведь вы учитель, достали бы место.
— Все это пропало.
— Ну, в духовные.
— В монастырь разве.
— Да ведь вы священника сын.
— Все пропало, вот ваш брат знает…
Оля настаивает. Наконец признается, что сидел 7 месяцев в одиночном заключении. Оля пошла собрать ему белья. Обедать предлагал.
— Вот вы меня посадили, а тут гадость.
Выбросил за окно вшу или блоху. От обеда отказывался, но поел. Противно, почти до тошноты. Во время еды железы около-язычные наливаются. Дал мне пощупать.
— Давно не ел мяса, оттого.
После обеда вышел в комнату, отнес чашку с кофе. Оля шепчет мне: дай хоть 20 копеек.
— Дай монету, у меня все медь.
Она вынула 60 копеек.
— Много?
— Дай, дай уж!
Выношу ему:
— Что касается денег, уж вы извините…
— Вы меня простите.
Просит прошения. Уходит. Уходя:
— Пойду в кабак, не пить, нет, там можно одёжи добыть[162].
Крестецкая история в «Тяжелых снах» не претерпела сколько-нибудь серьезной трансформации (за исключением столь неожиданного «эпилога»); ее действующие лица послужили прототипами героев романа: учитель 3-го класса Григорьев — Молина, Сологуб и Татьяна Семеновна Тетерникова — Шестова и его тетки. Алексея Степановича Мотовилова писатель «слепил» из двух братьев Розенбергов[163]. Прототипом Галактиона Васильевича Крикунова был учитель-инспектор Крестецкого училища Александр Николаевич Бальзаминов (1879–1887) по прозвищу «Сосулька», Баглаева — Юрий Александрович Миллер-Крестцов
