Кавасима проснулся, чувствуя, что левая сторона его лица горит огнем, и сперва вообще был не в состоянии ничего видеть. Когда его зрение и разум постепенно прояснились, он вспомнил мало-помалу события этой ночи. Он медленно сел, глядя на девушку, которая, обнаженная по пояс, сидела спиной к нему на кушетке. Теперь все ее внимание было приковано к ее собственному соску. Она зажала его между пальцами левой руки, а в правой стиснула острый и очень тонкий хирургический инструмент. Образы прошедшей ночи продолжали вспыхивать в его мозгу. «Значит, я так и не убил ее». — подумал он. Его сумка лежала рядом с кушеткой, там, где он ее оставил. На сумке было аккуратно сложено его пальто, а на пальто лежали ножи и бумажник. «Как только я уйду отсюда, — думал он, — я выброшу оба ножа. Избавляться от записей не нужно. Делать их было интересно. Что-то было в них такое, нечто таинственное и жизненно важное. Потому меня так и беспокоило, не читал ли их кто».
Встретив взгляд Кавасимы Масаюки, Тиаки опустила глаза на свой сосок. Она держала его левой рукой в перчатке и медленно протыкала иглой. Когда она отняла от иглы пальцы, сосок выглядел так, будто с двух сторон из него выросли серебряные шипы.
— Что это? — тихо спросил Кавасима.
— Пирсинг, — ответила она, не отрывая глаз от своей работы.
