Так закончился этот день.
Фабиан же поплыл на веслах вместе с Нюманом к голландцу и долго не возвращался. Лишь глубокой ночью Георг сквозь сон услышал, как шлюпка пришвартовалась к борту «Розы ветров» и Фабиан бесшумно, как кошка, скользнул в рубку…
Когда Георг проснулся, рассвет только начинался, но койка Фабиана была пуста. Уверенный, что Фабиан уже встал, Георг, удивленный и пристыженный, сбросил одеяло. Никогда прежде не случалось ему вставать позднее других. Разбудив Эрика, он выглянул в люк.
Утро было хмурое, холодное и ветреное; все суда ушли. Георг вылез на палубу.
Фабиана здесь не было.
А-а, он, верно, на шканцах и варит кофе! Странно, до чего он молчалив! Георг, испытывая легкую дрожь, поднялся чуть выше и приподнял крышку люка. Никаких следов Фабиана. Он, верно, поплыл на берег. Георг так быстро повернулся на каблуках, что чуть не свалился в озеро. Нет, шлюпка, как обычно, дрейфовала у борта яхты.
Внезапно Георг увидел, что фокшкоты отрублены как раз посредине, а паруса вдоль и поперек исколоты и разрезаны ножом. Вне себя от ярости Георг схватился за фал, чтобы поднять грот и посмотреть, насколько он поврежден. Но в руках у него остался лишь обрывок каната, и он уже во второй раз чуть не свалился в озеро, так как фал был также изрублен и висел лишь на нескольких нитях.
К банке был прикреплен грязный клочок бумаги с нацарапанными на нем каракулями:
«Это вам за старую обиду. Вернусь домой богачом, собью спесь с ректора и со всех остальных. Фабиан».
Георг внезапно все понял и рванулся к люку.
— Эрик, Эрик, Фабиан сбежал с Нюманом на голландском судне и всю яхту испортил.
Эрик вскочил, словно подброшенный пружиной.
— О… как… подло… трус… Вот почему я не мог найти шапку и башмаки. Что мне теперь надеть на ноги?
Мальчики рухнули рядом в чан и, подперев подбородки руками, погрузились в раздумье о новой, постигшей их беде.
Вдруг Георг вскочил.
— Справимся и без этого негодяя. Здорово, что мы от него избавились. Если взяться как следует за дело, все будет отлично, ведь мы с тобой друзья, малыш Йеркер. Мы не врем друг другу и вообще плевать нам на все. Пойдем чинить фалы.
Им пришлось трудиться целый день. Эрик сшивал и чинил паруса, которые стали похожи на тюлевые занавески, а Георг сплеснивал[72] фалы так тонко, что они могли двигаться на шкивах.
— Послушай-ка, а ведь в самом деле здорово, что он удрал, а?
— Небось, не сладко ему придется у этого голландца. Выбьют они из него лень!
— Да, нам куда лучше без этого наглеца Фабиана!
Мальчики были теперь самыми что ни на есть близкими друзьями
и ни одного худого слова друг другу не сказали.
Снова настала ночь, и они подняли паруса.
Меж редкими семенными деревьями на хвойной вырубке взошла луна, багровая, громадная. Ночь стояла холодная.
Георгу было неуютно в ночной тишине, и время от времени он пускался в разговор. Но настоящей радости от этой беседы не получал, так как знал Эрика и мог наизусть предсказать все его ответы. Это было все равно, что разговаривать с самим собой, и беседа тотчас же обрывалась.
Георг вел яхту мимо многочисленных дач, вылазок на сушу они больше не делали.
Но ближе к сумеркам у мальчиков начало подводить животы от голода и им пришлось отправиться на берег.
Они вышли на дорогу, ведущую в маленькое спящее селение с длинными красными строениями. Там росли фруктовые деревья, но Георг совсем не хотел перелезать через забор. Когда целая стайка цыплят перебегала им дорогу, он не сделал ни единого шага в их сторону. В глубокой задумчивости они подошли к низкой каменной ограде, окружавшей церковь, и опустились на нее. Георг сидел, неотрывно глядя на маленькую могилку с увядшими цветами в банке из-под горчицы фирмы Батти, которая стояла там под мокрыми липами, и необъяснимая тихая грусть наполняла его сердце. Так бывает, когда люди плачут во сне. Георг не знал, что с ним происходит, почему ему вдруг ничего не хочется. Эрику, бедному босоногому мальчишке, пришлось одному отправиться в пасторский сад. Вернулся он только с тремя жалкими лежалыми коричневыми грушами, которые он засунул под рубашку.
