Уиллби уселся за стол, пренебрежительно повернувшись к заносчивому юнцу спиной, и сказал:
— Что же касается этих американцев, то они и впрямь на слова не скупятся. Выпустили прокламацию и расписывают в ней ужасы, которые творят с их пленными здесь, в Англии. Нет бы радоваться, что их не вздернули сразу, как бунтарей, а всего лишь отправили на тяжелые штрафные работы и вполне сносно кормят грубым хлебом и капустными кочерыжками, так они еще обвиняют англичан в бесчеловечности, в нарушении международного права и всякой другой ерунде, и угрожают даже репрессалиями!
При этих словах улыбчивое лицо штурмана вытянулось, яростно загорелись глаза.
— О, боже! — воскликнул он. — Вам бы, оправдывающему эту бесчеловечность, самому испытать беды тех несчастных! Вы привыкли сидеть за богато накрытым столом, жадно, как сейчас, поглядывая на добрую еду. Очень скверно, что вы, англичанин, не ощущаете всего позора вашего отечества, что можете насмехаться над недостойным человека обхождением с несчастными пленниками, с вашими ближайшими кровными родственниками.
— Защитничек нашелся! — рявкнул Уиллби. — Сейчас это любимое занятие всех горячих голов. А вы, сударь, кажетесь мне каким-то особым другом мятежников. Что это за негодяи, явствует из донесения, которое я получил сегодня. Их Конгресс, как они именуют свою шайку убийц и поджигателей, решил принять на службу некоего недоброй славы морского разбойника, мерзкое, кровавое чудовище! Он гоняет по морю на своем пиратском корабле, топит грузы и экипажи всех наций, жжет, грабит и убивает, режет и душит всех, кто угодит ему в лапы. Ну как, любезный? Вы и это тоже берете под защиту?
— Каждый защищается как может, — сказал Дэвид. — Однако пират, если разобраться, далеко не так плох, как благовоспитанные, утонченные англичане, сынки ваших лордов и пэров, благородные отпрыски ваших аристократов, которые, командуя вашими фрегатами и линейными кораблями, куда более алчно, чем разбойники, кидаются на добычу, грабят и разрушают, убивают и поджигают. Поглядеть бы вам, сударь, на то, что было в Вайоминге, когда сыны старой Англии насаживали детей на штыки, как на вертела, позорили женщин, грабили и творили нечеловеческие жестокости. Клянусь честью, вы заговорили бы по-другому.
— А вы все это видели? — ехидно возразил купец.
— Нет, но я читал об этом, разговаривал с очевидцами.
— А они, разумеется, усердно врали, чтобы обругать Англию, — сказал Уиллби. — Будь, однако, даже правдой то, что они утверждают, так ведь это в Америке, в стране богом проклятых мятежников, — продолжал он, глубоко втыкая нож в сочный окорок, только что поданный Мэри. — Это правильно и далеко еще недостаточно. Иначе эти преступники и вовсе бы распоясались.
— А этот пират, как его зовут? — спросил Бловерпул.
Уиллби заглянул в листок с донесением и сказал:
— Вот, здесь написано. Этого висельника зовут Пол Джонс. Здесь есть его приметы, — продолжал Уиллби. — Он еще молод; родом, видимо, из Шотландии.
— Шотландец? — воскликнул старик. — Быть не может!
— Он высокого роста, дерзок до отчаянности, отличается чудовищной силой. Видели, как он сражался сразу с троими и всех уложил наповал. Попытки схватить его всегда оказывались тщетными, хотя цена за его голову назначена очень высокая, и добивались этого приза лучшие наши моряки. Он отсылал их с окровавленными рожами домой или успевал уклониться от боя, ибо он столь же отважен, как и хитер. Догнать его корабль еще никому не удавалось: скорость у него удивительная. И как ни свирепа, как ни кровожадна банда убийц, собравшаяся на его борту, ни один не отваживается перечить Полу Джонсу даже недовольной миной. Все они дрожат под его взглядом.
— Ужасный, должно быть, человек! — воскликнула Мэри, всплеснув руками.
— В Уайтхевене есть один боцман, побывавший у него в лапах, — сказал Уиллби. — Он описал нам этого адского пса. Лица его не разглядеть из-за буйной бороды, из которой сверкают только глазищи, да высовывается большой, страшенный нос. Он — настоящий гигант. Никакая пуля, говорят, его не берет, хотя это, я полагаю, ерунда. Каждое утро он пьет кровь и ревет при этом от удовольствия, как бык.
