Черная кровь тут горячей струей из ноздрей засвистала.
И шлем с вертикальной трубкой (для султана) называется "авлопида". И в Афинах существовали священные лощины-"авлоны" - о них упоминает Филохор в девятой книге своего сочинения. У Фукидида в четвертой книге [IV. 103] и вообще у всех историков, писавших прозой, слово "авлон" [d] мужского рода, однако у поэтов - женского. Так у Каркина в "Ахиллах" [TGF2.798]:
В глубокую лощину, где засел отряд.
У Софокла в "Скифах" [TGF2.252]:
И скалы, и пещеры, и прибрежные
Протоки.
Поэтому и у Эратосфена в "Гермесе":
Надвое логом глубоким рассечен (βαθύς αυ̉λών) ... -
форму мужского рода βαθύς следует понимать в смысле формы женского рода βαθει̃α, точно так же как θήλυς ε̉έρσε - "свежая роса" [Од.V.467] вместо θήλεια.
Итак, всё пустотелое и прямолинейное называется "авла" или "авлон". Однако в современном языке авлами называются царские дворцы [e] (дворы); так у Менандра [Коск.III.235]:
Сатрапам и дворцам (αυ̉λάς) прислуживать...
Также у Дифила [Kock.III.235]:
Толкаться во дворцах (αυ̉λάς) - занятье подлое
Бродяг, бедняг голодных да мошенников.
Это оттого, что перед дворцами бывает обширное открытое пространство, или потому, что царская охрана спит на открытом воздухе (παραυλίζεσθαι) за пределами дворцов. Но Гомер всегда употребляет слово αυ̉λή в смысле двора, то есть открытого пространства, где размещался алтарь Зевса Геркейского [т. е. Оградного]. По крайней мере, Пелея застают, когда он [Ил.ХI.774], [f]
Стоя в ограде двора (αυ̉λή) и держа златоблещущий кубок,
Черное оным вино возливал на священное пламя.
Приам же [Ил.ХХIV.640]
Часто в оградах двора (αύλή) по сметищам смрадным валялся.
И Одиссей приказывает Фемию и его спутнику [Од.ХХII.375]:
...из палаты, убийством наполненной вышед,
(190) Сядь на дворе (ει̉ς αυ̉λήν) у ворот.
А что похвала Телемаха одновременно относилась и к дому, и к его убранству, ясно из ответа Менелая [Од.IV.78]:
Дети, нам, смертным, не можно равняться с владыкою Зевсом,
Ибо и дом, и сокровища Зевса, как сам он, нетленны.)
16. Однако пора вернуться к пиру, в котором Гомер искусно находит повод показать цену сокровищ любимого героя. Богатства его неоспоримы, и Менелай, вежливо пропустив мимо ушей похвалы Телемаха, не [b] отрицает этих богатств, добавив только, чтобы избежать зависти, что добыл их "много претерпев" и менее всего заслуживает сравнения с богами:
Ибо и дом, и сокровища Зевса, как сам он, нетленны.
После же того как Менелай показал свою привязанность к брату, после его признаний, что он с трудом заставляет себя жить и наслаждаться богатством, произносит он слова, исполненные истинной дружбы [Од.IV.97]:
Рад бы остаться я с третью того, чем владею, лишь только б
Были те мужи на свете, которые в Трое пространном
[с] Кончили жизнь, далеко от Аргоса, питателя коней.
И кто из потомков воинов, павших за такого человека, не согласился бы, что горечь от потери отца скрашивается благодарной памятью о нем? Однако, чтобы не показалось, что все, кто в равной степени доказал свое расположение к нему, для него одинаковы, Менелай добавляет [105]:
Но сколь ни сетую в сердце своем я, их всех поминая,
Мысль об одном наиболее губит мой сон и лишает
[d] Пищи меня...
И чтобы не показалось, что он забыл кого-нибудь из близких этого человека (Одиссея), Менелай перечисляет их поименно [110]:
Плачет о нем безутешный родитель Старец Лаэрт, с Пенелопой разумной, с младым Телемахом, Бывшим еще в пеленах при его удаленье из дома.
Когда же при воспоминании о доме у Телемаха брызнули слезы, Менелай осекся, и только с приходом Елены, обратившей внимание на [e] необычайное сходство [Телемаха с отцом], - женщины ведь, ревниво заботясь о нравственности подруг, зорко умеют определять сходство детей с родителями, - а также после того как и Писистрат, чтобы не оставаться молчаливым телохранителем, учтиво замолвил слово о стыдливости Телемаха, - только после этого Менелай продолжает свою мысль о любви к Одиссею, рядом с которым он хотел бы встретить свою старость. 17. Как водится, все заливаются слезами, но Елена, дочь [f] мудрого Зевса, к тому же многое перенявшая от египетских мудрецов, разводит в вине некое целительное зелье и принимается за рассказ о своих встречах с Одиссеем, не переставая при этом прясть, - занятая не скуки ради, но приучась к этому с девичества. Ведь когда Афродита (191) является к ней после поединка [Париса с Менелаем], то говорит [Ил.III.386]:
