— Ну давай, раз она тебе покоя не дает.
— Я тут поузнавал кое-что. — Терещенко снова кашлянул. — И чем дальше, тем больше у меня вопросов.
— Как это поузнавал? — Михайлов смотрел на него, не моргая. Вся его радость испарилась, будто ее и не было. — О ком поузнавал?
— О ней.
— Но какое ты имел право узнавать что-то о моей знакомой, если я тебе сам о ней рассказал? Моих слов тебе было недостаточно?
— Она с самого начала показалась мне подозрительной. Я от тебя этого, кстати, не скрывал. То, что я узнал, укрепило меня в подозрениях.
— Я не хочу этого слушать. — Михайлов встал, но Терещенко тоже очень быстро поднялся и успел схватить его за рукав.
— Разве это правильно? — спросил он. — Зачем ты прячешься от правды? Ты не поленился сходить в одиннадцатилетнее прошлое, ты получил по голове на обратном пути — я думал, ты смелый человек.
— Ты своих детей лови на такие штучки! — неожиданно зло сказал Мишаня, вырывая рукав. — Она обратилась ко мне за помощью. Это она не поленилась сходить в одиннадцатилетнее прошлое. И ее любопытство, возможно, откроет правду. Ты хочешь наказать ее за это любопытство? Так получается?
— А если у вас разные мотивы для любопытства?
— А если тебе завтра захочется поузнавать что-то обо мне? Ведь я подозрительно любопытен! И чем дальше, тем больше узнаю об этом деле! Скоро моя осведомленность будет свидетельствовать не о том, что я целый месяц копался в архивах, а о том, что я участвовал в убийстве Штейнера.
— Не передергивай!
— Я не передергиваю! Тебе показалось подозрительным, что она многое знает о деле. Тебе кажется недостаточным то объяснение, что она просто все видела своими глазами. Ты ведь сейчас хочешь привести мне доказательства ее соучастия, не так ли?
— Ты очень догадливый! И ты сам об этом думал, еще до меня! Но ты отказался от этой версии, потому что эта женщина тебе понравилась. Ты не стал копаться. А я стал! Не хочешь выслушать, что я накопал? Ты боишься? Твое упорство выглядит смешным, ведь эта женщина тебе не сестра, не жена, ты о ней ничего не знаешь! Ты просто хочешь, чтобы она была честной, вот и все. Я могу ошибаться, и тогда все получится, как ты мечтаешь. Но если я не ошибаюсь, то я ведь не остановлюсь. Ты узнаешь ту же правду, но только позже. Так какой смысл отказываться меня выслушать?
— Да валяй! Рассказывай! — Михайлов развалился на стуле, всем своим видом показывая готовность выслушать любую чепуху. — Не боюсь я никакой правды!
— Хорошо… Ты, может быть, удивишься, но нет никаких доказательств, что Елена Дмитриевна Корнеева видела что-то из окна поезда.
— Кроме той мелочи, что она все из этого окна видела!
— Можешь шутить, сколько тебе угодно! Но лучше посмотри на факты отстраненным взглядом. Единственное доказательство — это ее слова, что она что-то видела из окна. Хочу заметить, что никакой суд такого доказательства не принял бы. Если отбросить рассказанную ею историю, останется только то, что эта женщина откуда-то знает, что семнадцатого августа девяносто второго года в Корчаковке произошло нечто, так или иначе связанное с Виктором Сергеевичем Антиповым и, возможно, с крупным ограблением в Бодайбо. Но эту осведомленность невозможно объяснить увиденным из окна.
— Она с этим согласна. Она этого тоже пока не может объяснить.
— Ты считаешь, что эти объяснения у нее появятся? Неужели ты веришь, что тут вообще могут быть какие-то внятные объяснения? Мишаня, ты учишься в университете!
— Ради Бога, не трогай мой университет!
— Эта женщина три месяца назад приехала в Корчаковку и стала рассказывать совершенно невероятную историю о том, что на ее глазах какая-то медсестра утопила какого-то мужчину. Мы теперь пытаемся найти разные объяснения, а они трещат по швам, неужели ты не видишь? Она навязывает нам эту работу, утверждая, что и сама точно так же мучилась десять лет. А если это маскировка? А если это придумано для того, чтобы спрятать свой интерес? Кстати, первое впечатление — обычно самое верное. Первое впечатление вашей Долгушиной было такое: этот бред придуман для того, чтобы спокойно поинтересоваться домом.
