С этого дня Федор Михайлович ни разу не был ни у Панаевых, ни у Белинского. При случайных встречах на улице с кем-нибудь из кружка Белинского переходил на другую сторону. С Григоровичем вынужден был общаться, снимали одну квартиру. Он передавал то, что происходило в кружке. Однажды принес пасквиль "Послание Белинского к Достоевскому". Написали его Некрасов с Тургеневым. Бледный, дрожащими руками держа листок, читал Федор Михайлович ехидные строки:
Витязь горестной фигуры
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ,
Хоть ты юный литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя знает император,
Уважает Лейхтенберг...
С высоты такой завидной,
Слух к мольбе моей склоня,
Брось свой взор пепеловидный,
Брось, великий, на меня!
Буду нянчиться с тобою.
Поступлю я, как подлец,
Обведу тебя каймою,
Помещу тебя в конец...
7
Петрашевский ждал, что на третий день содержания в Петропавловской крепости ему предъявят обвинение. Знал, что по закону, если не будет этого, должны отпустить на поруки. Но прошли третьи сутки, прошли четвертые, обвинения нет и выпускать не собираются. Петрашевский потребовал смотрителя. Явился высокий худой одноглазый старик, который делал обход арестованных в первый день вместе с комендантом крепости. На все вопросы он отвечал: "это мне не ведомо" или "это мне не велено". Михаил Васильевич попросил его принести книгу "Уголовное судопроизводство", по которой он докажет, что они нарушают русские законы. Смотритель, не отвечая, ушел.
Дней десять после этого никто к нему не входил. Петрашевский требовал, чтобы позвали коменданта, требовал, чтобы вели на допрос, но надзиратель молча выслушивал его, и все оставалось без изменения, Михаил Васильевич слышал, как хлопали двери соседних камер, слышал голоса, догадывался, что водят на допрос других арестованных. Мучился: что они теперь там говорят. Много было среди арестованных неопытных, молодых еще совсем людей. Но на прогулки его по-прежнему выводили во двор ежедневно.
Однажды он снова обратил внимание на лоскуток окраски возле дорожки, в траве, покрутил его в руках и понял, что нужно делать. В камере он выломал зуб у вентилятора.
Потом оторвал лоскут краски, отставшей от стены под подоконником, сел за стол и стал выцарапывать зубом слова, прислушиваясь, нет ли шагов в коридоре.
"Нас оклеветали, - писал он мелкими буквами. - Очных ставок требовать. Письменным показаниям не верить. Ложных свидетелей бояться. Не говорить ничего плохого о других. Требовать явки обвинителя".
Больше ничего на этот лоскуток поместить нельзя. Петрашевский спрятал его под тюфяк и снова подошел к окну. На этот раз он долго осматривал стену с клочками окраски, выбирал, чтоб отодрать побольше кусок. Восемь лоскутов исписал, советуя, как вести себя на допросах. "Не давать влиять на себя или запугивать, быть спокойным. Терпение и мужество. Вмешивать, как можно меньше лиц, тех, кто арестован. Не отвечать на вопросы неопределенные, неясные, вкрадчивые, требовать, чтоб их объяснили. Задавать вопросы следователю. Стараться по возможности стать в положение нападающего, задавать вопросы навстречу. Таким образом выяснить, что он хочет и что он надеется найти".
Вечером в этот же день, на двадцать четвертый день пребывания в крепости, его в первый раз повели на допрос. На вопросы он отвечать не стал. Сидел, демонстративно прикрыв глаза, дремал, позевывал, делал вид, что ему все равно, что говорит комиссия. Видел, что такое его поведение раздражает генералов, посмеивался про себя.
На другой день он спрятал в халате исписанные куски окраски и прихватил их с собой на прогулку. Выбросил потихоньку в траву возле дорожки. Авось будут гулять товарищи его, заметят, прочитают и, может быть напишут что-то ему. Почти сразу же после прогулки его снова вызвали на допрос. Вел он себя так же, как и вчера, и его быстро отправили в камеру. Он думал, что на следующий день снова поведут, но о нем забыли.
В голове он все время перемалывал вопросы членов комиссии. Из них он заключил, что является главной жертвой клеветнического доноса, что в него упираются все главные обвинения, а все прочие арестованные только живые улики и доказательства его злоумышленния. Он понял, что чем больше возведенная на него клевета, ложное обвинение, тем хуже положение других, разделяющих с ним участь заточения. Не отвечать на клевету, значит, давать молчанием ей вес и силу, косвенно служить гибелью ближнего, невольно служить орудием торжества того злодея, который на их страданиях решился основывать свое благополучие. Обдумав все это, Петрашевский потребовал, чтобы ему принесли бумагу и чернила с ручкой, сказав, что он решил дать правдивые показания на все пункты обвинения.
