Петр III. Загадка смерти (примечания)

Обращает на себя внимание написание А.Г. Орловым фамилии Г.А. Потемкина: Потiôмкин, то есть как произносилось в XVIII веке и произносится сейчас (в отличие от написания); кроме того, в цитированном письме также написаны слова рублiôв, всiô. Сочетание iô впоследствии было заменено Н.М. Карамзиным на ё (некоторые исследователи полагают, что это изменение внесла Е.Р. Дашкова).

В письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина II пишет, что сначала (то есть до поездки в Ропшу) она дала Петру Федоровичу «для охраны его особы» «шесть офицеров и несколько солдат». Однако в особой записке, очень близкой по содержанию к упомянутому письму, императрица сообщает о том, что уже в Петергофе дала для охраны Петра Федоровича «четырех офицеров, под начальством Алексея Орлова» (Екатерина II. Записки. С. 566, 509).

Вот что писал Болотов о голосе Петра Федоровича: «Голос у него был очень громкий, скаросый (по В. Далю, скоросый — сердитый, сварливый. – О. И.), неприятный, и было в нем нечто особое и такое, что отличало его так много от всех прочих голосов, что можно было его не только слышать издалека, но и отличать от всех прочих» (Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные им для своих потомков. М., 1993. Т. 2. С. 111). Кричал же Петр Федорович по-немецки, поскольку, как рассказывал Н.И. Панин, только на этом языке и говорил (РА. 1879. Кн. 1. № 3. С. 364).

Примечательно, что в Петербурге в 1762 году был отчеканен червонец с портретом Петра III и также без обозначения номинала (Уздепиков В.В. Монеты России. 1700–1917. С. 25).

«…А устные повеления через третье лицо, – писала Екатерина II в своих «Записках», – строго говоря, могли быть плохо поняты и подвергнуться тому, что их также плохо передадут, как плохо примут и поймут» (Екатерина II. Указ, соч. С. 437). Можно предположить, что этот вывод был сделан ею еще в бытность великой княгиней.

Барон Ассебург занимался этим вопросом еще при жизни Петра Федоровича, но после его свержения переговоры были приостановлены.

Мы специально пытались найти какие-либо бумаги того времени, связанные с именем В.И. Суворова.

Курсивом обозначен текст упомянутой приписки.

Эти сведения расходятся с тем, что сообщала в письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина II: что она «для охраны особы» Петра III дала шесть офицеров и несколько солдат (Екатерина II. Указ. соч. С. 566). Вероятно, Панин лишь исполнил в данном случае волю императрицы.

Хотя, если говорить строго, формулировка упомянутого манифеста – «вчерашнего вечера получили Мы другое (известие. – О. И.), что он волею Всевышнего Бога скончался» – не говорит точно о дате этого события, а только о времени получения известия. Тут стоит заметить, что Г. Гельбиг указывает на то, что нота, отправленная в иностранные посольства по случаю смерти Петра Федоровича, была без подписи и даты (Biographie Peter des Dritten. Tubingen, 1809. Th. 2. S. 171).

Вполне вероятно, что у Петра Федоровича мог возникнуть хорошо известный неврогенный понос.

О судьбе части архива графа Ф.В. Ростопчина в приложении приводится специальная статья.

Так в подлиннике.

Странно, что в упомянутых копиях ОР3 отсутствует КР. Нельзя исключить, что они восходят к Екатерине Павловне, но это не рука Ф.В. Ростопчина. У одной из копий, написанной на половине листа, сохранилась часть филиграни, по которой можно лишь приблизительно датировать бумагу – не ранее 1806 года. Кстати сказать, этот листок долго носился в сложенном состоянии, и складки вытерлись.

Эту информацию сообщил М.Н. Лонгинову его брат, Дмитрий.

Глава 2 25-го тома содержит описание кончины Петра Федоровича: «смерти насильственной» (XIII, 108).

В нашей работе «Из истории династических документов» эта версия оспаривается.

Весьма любопытно, что Николай I и Блудов придерживались диаметрально противоположных точек зрения в оценке Екатерины II. Император, еще от своей матери получивший предубеждение против Екатерины, называл ее обыкновенно «черною женщиной», распространяя свою ненависть «не только к лицу ея, но и ея учреждениям» («Записки» Екатерины II. С. VII). Д.Н. Блудов, напротив, считал, что Екатерина нисколько не виновна в тех злодействах, «в коих упрекают ее иностранные писатели и о которых так горько слушать русскому почитателю ее» (РА. 1907. № 1. С. 0162).

Напомним, что в этом же сборнике опубликован текст ОР3.

Участие Г.Н. Теплова в ропшинских событиях не вызывает сомнения. Надо сказать, что замечание Дашковой о нем: «Неправда, что Теплов был послан в Ропшу» – не совсем ясное. Это можно трактовать и как: Теплов не был в Ропше, и как: Екатерина II не посылала его в Ропшу. О приятельских отношениях Теплова и Дашковой в ту пору известно. Княгиня утверждает, что она подала идею привлечь к заговору Теплова (Дашкова Е.Р. Записки. 1987. С. 63; Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XIII. М., 1994. С. 120). Скорее всего, Дашкова хорошо знала, что произошло в Ропше, если не от Екатерины, то от ее знакомых, бывших там с А.Г. Орловым. Но в основном тексте «Записок» она решила ограничиться приведенной выше фразой «Однако довольно об этом несчастном государе…». Похоже, Дашкова знала истину, но не хотела о ней говорить. Как раз в этом месте княгиня должна была излить весь свой гнев на А. Орлова, но она молчит и отправляет всю свою эффектную сцену с его письмом в примечание к другому месту.

Нельзя исключить того, что ревнивый к царским почестям Ф.В. Ростопчин с большим неудовольствием следил за приближением сына княгини Дашковой к Павлу I (Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 200–202). Кроме того, стоит добавить, что, если верить одной из гравюр Павла Михайловича, он «российский генерал-адъютант, лондонского философического и других ученых обществ член».

Сам же Ростопчин в «Записках о 1812 годе» рассказывал, как он отказывался от этой должности (Ростопчин Ф.В. Ох, французы! М., 1992. С. 246–247).

Так же она поступила, по воспоминаниям М.А. Дмитриева, и с «Запиской о древней и новой России» Н.М. Карамзина, которую просила у историка написать для «своего собственного прочтения и хранить в тайне», а потом все-таки показала брату (Дмитриев МЛ. Московские элегии. М., 1985. С. 182).

Не исключено, что в этом воспоминании перепутаны сын и отец – Алексей Иванович Мусин-Пушкин (1744–1817).

О том, что Нелидова уже восемь месяцев жила в Смольном монастыре, поссорившись с женой Павла Петровича, пишет в «Последнем дне…» сам Ростопчин! Согласно камер-фурьерскому журналу за 1796 год, она появилась при дворе только 28 ноября.

На самом деле присутствовало и то и другое. Об этом мы расскажем далее в приложении к статье «Смерть Екатерины II и судьба графа А.Г. Орлова-Чесменского».

Вспомним слова оттуда: «В самый день смерти матери Павел приказал графу Ростопчину запечатать и потом разобрать ее бумаги. Вместе с знаменитою запискою полуграмотного Алексея Орлова… Ростопчин нашел и эти мемуары».

На самом деле в куракинской копии (в каждом из двух томов – 1-я и 2-я части «Записок» Екатерины II) на отдельных листах (как бы шмуцтитулах) сделаны две одинаковые записи, которые приводятся ниже. Подробно об этом речь идет в нашей работе «Из истории династического документа».

В приложении приводятся результаты соответствующей экспертизы ОР1, ОР2 и ОР3, опубликованные в журнале «Наука в России» № 3 за 2002 год.

Товарищи А.Г. Орлова по перевороту, а затем его противники называли его очень хитрым (об этом пойдет речь в следующем очерке).

Как-то, правда значительно позднее, А.Г. Орлов-Чесменский давал своему приятелю следующую рекомендацию: «Буде ты войдешь с ним в переписку, должно велику осторожность иметь и на бумаге, чтоб не шатко не валко было, да не к чему бы было и прицепок делать» (Орлов-Чесменский А.Г. Архив села Михайловского. Ч. 1. С. 7–8).

Подобный случай произошел в конце 1762 года с письмом Ст.-А. Понятовского, когда подвергся нападению везший его курьер. «Последний курьер, – писала Екатерина II к Понятовскому, – везший ваше письмо к Брейтелю, едва не лишился жизни от рук грабителей и было бы очень мило, если бы мой пакет был вскрыт и доложен по министерству» (Екатерина II. Записки. 1907. С. 580).

Рюльер писал: «Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости. Войдя в комнату, сверкающие и быстрые глаза его искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ею министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом публиковать о его смерти народу…» (Рюльер К. Переворот 1762 года. С. 68–69).

Балаганный стиль его знаменитых афишек 1812 года весьма напоминает стиль и дух ОР3.

В этом отношении стоит вспомнить характеристику, данную Ростопчину С.П. Жихаревым. «Я заслушался гр. Ростопчина, – пишет он, – что это за увлекательный образ изъяснения – анекдот за анекдотом; одной чертой так и обрисует человека, и между тем о своей личности ни слова» (Жихарев С.П. Записки современника. Т. 1. Л., 1989. С. 56).

Если это и не правда, то хорошо придумано (фр.).

Нам неизвестны отрицательные отзывы графа Алексея Григорьевича о Ростопчине.

Примечательно, что оба графа были соседями. Сохранилось письмо Орлова-Чесменского к своему управляющему от 31 марта 1800 года, в котором граф Алексей Григорьевич пишет «о промене земли с графом Ростопчиным» (ОР РГБ. Ф. 219. Карт. 58. № 3. Л. 1).

новлению об их напечатании мартом 1907 года. В конце своей заметки Бартенев пишет: «Нельзя не пожелать, чтобы Записки великой государыни были изданы в подлиннике, и в подобающем им виде» – и ничего не говорит о том, что в появившемся академическом издании были купюры и почти полностью отсутствовал требуемый им исторический комментарий.

Говоря об авторстве «Антидота», Бартенев замечает: «Ныне А.Н. Пыпин неопровержимо доказал, что написала его Екатерина. Честь ему и слава за его прекрасный труд. Некогда президент Академии наук граф В.Н. Панин заявлял, что он выйдет в отставку, если академики выберут этого ученого в свои сочлены. Прошли года, и он доказал, что вполне достоин академического кресла. Пожелаем ему полного успеха в настоящей работе, которая, конечно, продлится на целый ряд новых томов».

В переводе с английского в герценовском издании это место звучит так: «Прежде чем расстался с Петербургом (?), он написал две или три небольших записки императрице; в одной, как я узнала, он произнес ясное и решительное отречение от короны; назвав некоторые лица, которых он желал иметь при себе, он не забыл упомянуть о некоторых необходимых принадлежностях своего стола, между прочим просил отпускать ему вдоволь бургундского, табаку и трубок» (Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. С. 61–62).

Кстати сказать, сама Екатерина II в «Обстоятельном манифесте» так рассказывает о предложении, сделанном ей Петру Федоровичу: «По таковым добровольным его к нам отзывам своеручным, видя, что он еще способ имеет с голстинскими полками и некоторыми малыми полевыми при нем случившимися командами вооружиться противу нас и нас понудить ко многому неполезному для отечества нашего снисхождению, имея в руках своих многих знатных двора нашего мужеска, и женска пола людей, к погублению которых наше бы человеколюбие никак нас не допустило и скорее бы убедило попустить может быть прешедшее зло отчасти восстановить некоторым с ним примирением для избавления в руках его находящихся персон, которых он умышленно, уведомившися о возмущении, предпринятом противу его для освобождения отечества, в залог к себе захватил в дом Ораниенбаумский; все тогда при нас находящиеся знатные верноподданные понудили нас послать к нему записку с тем, чтоб он добровольное, а непринужденное отрицание письменное и своеручное от престола российскаго в форме надлежащей, для спокойствия всеобщаго, к нам прислал, ежели он на то согласен; которую записку мы с тем же генералом майором Измайловым к нему и отослали(курсив наш. – О. И.) (Законодательство Екатерины II. Т. 1. С. 68).

Шумахер так передает слова Петра Федоровича, узнавшего о бегстве супруги из Петергофа: «Все, чего я желаю, – это либо свернуть ей шею, либо умереть прямо на этом месте» (Шумахер А. Со шпагой и факелом. С. 285).

Примечательно, что о такой же подписи говорит Гельбиг в «Биографии Петра Третьего» (с. 152).

Этот факт подтверждается Я. Штелиным: «По просьбе дам государь распускает гарнизон по квартирам и переходит в Японскую залу большого дворца. Тут ему несколько раз делается дурно, и он посылает за священником тамошней русской церкви».

Но, как мы знаем из «Обстоятельного манифеста», Екатерина II все-таки послала Петру Федоровичу какую-то записку.

В упоминавшейся выше записке «Похождение известных петербургских действ» этот факт подтверждается. Ее автор сообщает: «Андрей Гудович оному офицеру досадно говорил: “Как де ти посмел своего природнаго государя арестовать”, за что получил… множество ударов» (Осмпадцатый век. Кн. 2. С. 633). Факт избиения Гудовича подтверждают и другие, например А. Шумахер (Шумахер Л. Указ. соч. С. 292).

Правда, просматриваются еще две чуть заметные вертикальные складки, возможно от первоначальной попытки, от которой отказались.

В сборнике «Переворот 1762 года» дан следующий перевод этого письма: «Сударыня, я прошу Ваше величество быть уверенной во мне и не отказать снять караулы от второй комнаты, так как комната, в которой я нахожусь, так мала, что я едва могу в ней двигаться. И так как Вам известно, что я всегда хожу по комнате и что от этого распухнут у меня ноги. Еще я Вас прошу не приказывать, чтобы офицеры находились в той же комнате со мной, когда я имею естественные надобности – это невозможно для меня; в остальном я прошу Ваше величество поступать со мной по меньшей мере, как с большим злодеем, не думая никогда его этим оскорбить. Отдаваясь Вашему великодушию, я прощу отпустить меня в скором времени с известными лицами в Германию, Бог ей заплатит непременно, Ваш нижайший слуга Петр. Р. S. Ваше величество может быть уверенной во мне, что я ни подумаю ничего, ни сделаю ничего, что могло бы быть против ее особы или ее правления» (Переворот 1762 года. 2-е изд. М., 1908. С. 142–143; курсив наш. – О. И.). В этом переводе (в выделенном ними тексте), несомненно, ошибка.

В упомянутом сборнике «Переворот 1762 года» перевод выглядит так: «Ваше величество, если Вы совершенно не желаете смерти человеку, который достаточно уже несчастен, имейте жалость ко мне и оставьте мне мое единственное утешение Елизавету Романовну. Вы этим сделаете большее милосердие Вашего царствования; если же ваше величество пожелало бы меня видеть, то я был бы совершенно счастлив. Ваш нижайший слуга Петр».

Сюртук (фр.).

Соломенный (фр.).

Слово не переведено нами.

Стоит заметить, что и в сборнике «Переворот 1762 года», как и у Н.К. Шильдера, эти слова переводятся как «ваш нижайший слуга».

Об этой особенности Петра Федоровича пишет и Штелин (ЧОИДР. 1866. Кн. 4. С. 75).

Правда, граф Мерси, поправляя себя о втором письме в другой (приведенной нами выше) депеше, сообщал: «По внушению фельдмаршала Миниха, он написал очень смиренное письмо к здешней монархине, в котором сдается ей, между прочим, в весьма трогательных выражениях дает ей заметить, что охотно уступает правление в полной надежде, что она окажет ему, как своему супругу, надлежащее снисхождение».

Кстати сказать, обращает на себя эта формулировка; не в Германию, не в Голштинию, а в «чужие края» – «чужие» для кого: Петра Федоровича или Екатерины?

Сам барон Гольц, докладывавший Фридриху II о передаче орденов и попавший в нелепое положение с упомянутой цепью, писал от 10 (21) июля:

«…Канцлер передавал мне и цепь этого ордена, предполагая, что я вручал ее покойному императору вместе с другими знаками отличия, но, так как мне положительно не известно, для кого и как эта цепь находится при здешнем дворе, то я и не решился ее взять» (РА. 1901. Кн. 1. С. 11). Возможно, эта цепь была получена по особым каналам, которыми пользовался Петр Федорович, чтобы передавать прусскому королю секретные сведения (Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М., 1987. С. 54).

Граф А.Ф. Ростопчин передавал в «Русский архив» некоторые исторические бумаги отца и раньше. Так, публикуя письмо графа Федора Васильевича к великой княгине Екатерине Павловне, П.И. Бартенев сделал следующее примечание: «Печатается с современного списка, поступившего в Русский Архив в числе разных бумаг графа Ростопчина от сына его графа Андрея Федоровича» (РА. 1876. Кн. 1. С. 374). В 1878 году в «Русском архиве» было опубликовано письмо графа Ф.В. Ростопчина «О состоянии России в конце Екатерининского царствования» (Там же. 1878. № 3. С. 292).

Мы решили опустить этот значительный по объему документ, который не даст много информации читателю.

В тексте настоящей статьи используется несколько изданий «Записок» Дашковой: 1. Записки княгини Е.Р. Дашковой. Репринтное воспроизведение издания 1859 года. М., 1990 (для сокращения в тексте статьи называемое Герценовское издание или ГИ; для уменьшения количества сносок ссылки на него в самом тексте с указанием ГИ); 2. Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. М.: МГУ, 1987 (в ссылках на это издание в тексте указываются только страницы; в сносках: ЗД. 1987); 3. Записки княгини Дашковой. СПб.: Издание А.С. Суворина, 1907 (в тексте цитат и сносках указывается на более доступное издание, являющееся перепечаткой указанного: Екатерина Дашкова. Записки. 1743–1810. Л., 1985, обозначаемого как ЗД. 1985); 4. Memoi-ren der Furstin Daschkoff. Zur Geschichte der Kaiserin Katharina II. Bd. I–II. Hamburg, 1857 (далее в цитатах: Memoiren. 1857); 5. Записки княгини Екатерины Дашковой. СПб.: Лит. – науч. книгоиздательство, [1911] (в цитировании: ЗД. 1911). Последнее издание выполнено небрежно, с пропусками; редактор признает, что не стремился к дословному переводу, который предназначался «для широкой публики». Весьма характерна строка из введения: «Для настоящего издания перевод сделан с английского экземпляра (?) “Записок”» (VI).

П.И. Бартенев, публикуя текст, заметил: «Это лишь окончание большого письма».

Автор оставляет для писателей версию неразделенной любви Екатерины Дашковой к Алексею Орлову, которая обратилась в лютую ненависть. Правда, граф Дж. Бекингемшир, автор «Секретных мемуаров», являвшийся британским послом в России в 1762–1765 годах, писал о Дашковой: «Княгиня Дашкова, дама, чье имя, как она того несомненно желает, останется в памяти следующих поколений, замечательно хорошо сложена и производит приятное впечатление. Когда на какой-то момент ее бурные страсти засыпают, ее лицо приятно и манеры становятся способными возбудить такие чувства, которые едва ли когда-либо были известны ей самой. Но хотя лицо ее красиво и черты его совсем недурны, общий вид его таков, как будто искусный художник пожелал изобразить с пристойностью одну из тех многих дам, изображениями утонченной жестокости которых полны трагические журналы».

Граф Дж. Бекингемшир передает один из слухов, кочевавших по петербургским гостиницам того времени: «В ранние годы у м-ра Панина была связь с женой брата великого канцлера графа Романа Воронцова… На смертном одре эта дама заверила м-ра Панина, что княгиня Дашкова, которая при том присутствовала, его дочь. Поскольку он всегда искренне говорит о ней с нежностью и не пытается скрывать, сколько времени проводит с ней наедине, те, кто лучше всего его знают, утверждают, что в высшей степени возможно, что им движет не любовная интрига; беспристрастие заставляет верить, что его привязанность носит исключительно отцовский характер, а их общение невинно». Сама Дашкова прекрасно знала об этих слухах и в «Записках» писала по этому поводу следующее: «Тут уместно будет сказать о родственных связях моего мужа с Паниными. Братья Панины приходились кузенами моей свекрови: их матери, урожденные Еверлаковы, были сестрами; одна вышла замуж за Леонтьева, другая – за Панина. Сыновья ее доводились моему мужу дядьями. Младший Панин (Петр Иванович. – О. И.) – генерал – находился в армии во время войны с Пруссией. Старший был назначен посланником, когда я была еще младенцем; впервые я увидела его в сентябре после нашего возвращения из Ораниенбаума. Встречались с ним мы очень редко до поры, пока окончательно не созрел заговор против Петра III. Старший Панин был очень дружен с моим мужем и с благодарностью вспоминал о доброте, какую выказывал им отец князя, когда братья были молоды. После революции я стала мишенью для клеветы завистников, и тогда ни родственные связи между нами, ни моя любовь к мужу не помешали одним называть этого уважаемого человека моим любовником, другим – моим отцом и утверждать, что он был возлюбленным моей матушки. Если бы не серьезные услуги, которые он оказал моему мужу, и если бы он не был благодетелем моих детей, я бы возненавидела его за то, что по его милости порочилась моя репутация. Скажу откровенно, я больше уважала брата-генерала за его солдатскую прямоту и твердость, что соответствовало моему характеру, и, когда была жива его первая жена (которую я чтила и любила от всего сердца), я чаще навещала семью генерала, нежели посланника. Но довольно о сем предмете, вспоминать об этом мне тяжело даже теперь» (Дашкова, 1987. С. 55; курсив наш. – О. И.). Реальным является факт опекунства Н.И. Панина над княгиней Е.Р. Дашковой, принятого им в 1764 году (РГАДА. Ф. 248. Оп. 60. Кн. № 4909. Л. 202).

Вспомним слова Дашковой!

Сама Дашкова писала: «Я должна напомнить моим читателям, что этим запискам суждено явиться в свет после моей смерти; поэтому было бы несправедливо обвинять меня в тщеславии…» (ЗД. 1990. С. 120).

Вот как Дашкова рассказывает о разговоре с А.Г. Орловым: «Ступайте и скажите Рославлеву, Ласунскому, Черткову и Бредихину, пусть они, не теряя времени, отправляются в свой полк и находятся там, готовясь встретить императрицу (Измайловский полк был первым на ее пути). Затем вы, либо кто-то из ваших братьев, должны молнией мчаться в Петергоф и от моего имени сказать ее величеству, чтобы она не мешкая садилась в присланную за ней наемную карету и ехала в Измайловский полк, где ее тотчас провозгласят государыней. Передайте ей: нужно спешить, опасно потерять даже минуту, я не пишу ей, дабы вас не задерживать. Скажите также, что мы разговаривали на улице и я умоляла вас ускорить ее приезд, тогда императрица поймет всю важность прибытия сюда без промедления. Прощайте. Возможно, этой ночью я выеду ей навстречу…»

Через некоторое время к Дашковой приехал Ф.Г. Орлов. Дашкова пишет: «Не прошло и часа, как раздался стук в ворота. Я вскочила с кровати, вышла в соседнюю комнату и велела впустить пришельца. Передо мной стоял незнакомый приятный молодой человек, который оказался четвертым братом Орловых.

Он пришел спросить, действительно ли нужно спешить с прибытием императрицы в Петербург и не напугаем ли мы ее понапрасну. Услыхав эти слова, я потеряла самообладание от гнева и тревоги; думаю, мои выражения были слишком оскорбительны для высокомерных братьев. Я требовала объяснить, почему они медлят с исполнением моего приказания Алексею Орлову. “Теперь речь идет не о том, можно ли обеспокоить императрицу, – сказала я. – Лучше привезти ее сюда без чувств, чем рисковать, что, оставшись в Петергофе, она всю жизнь будет несчастной или вместе с нами взойдет на эшафот. Скажите вашему брату, чтобы он не медля скакал в Петергоф и привез императрицу прежде, чем Петр III последует чьему-нибудь разумному совету и пришлет ее сюда либо приедет в Петербург сам и разрушит то, что было угодно свершить Провидению (а вовсе не нам) для спасения России и императрицы”. Убежденный моими доводами, младший Орлов перед тем, как уйти, поручился, что брат исполнит мои пожелания». С.М. Соловьев считал, что посещения Орловыми Дашковой не были случайными и имели цель узнать, что она делает. А скорее не только она, но и члены панинской партии.

К сожалению, мы не знаем, как это место выглядит в английском издании.

Полагаем, однако, что императрица в глубине души не особенно обижалась на отсутствие Дашковой в самый важный момент переворота, так как та своей излишней активностью могла только помешать делу, как отчасти она мешала при его подготовке (отчасти же, не ведая того, своей плохо скрываемой активностью, возможно, прикрывала деятельность настоящих заговорщиков).

Явный намек на Екатерину и Орловых.

Если верить «Запискам» Дашковой.

Следовательно, при этой некрасивой сцене присутствовали и другие лица.

Факт подтверждается документально записью: «И.И. Бецкому на раздачу тем, кои были при делании короны – 4200 руб.» (РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. № 53390. Л. 6).

В переводе с английского издания эта фраза выглядит так: «Я невыразимо страдаю при этой смерти; вот удар, который роняет меня в грязь» (Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. С. 74). У А.Г. Брикнера перевод того же места выглядит так: «Эта смерть наводит на меня ужас; этот удар меня сокрушает» (Брикнер А.Г. История императрицы Екатерины Второй. М., 1998. С. 138).

Утверждение примечательное, больше относящееся к автору, чем к заговорщикам.

Кстати сказать, если верить А. Шумахеру, и такой вариант был возможен. Датский дипломат рассказывает об одном эпизоде во время перевозки Петра Федоровича и его спутников в Петергоф: «По пути они встречали один военный пост за другим, и [император] едва избежал опасности быть со всем своим обществом разнесенным в куски выстрелом из одной шуваловской гаубицы. Канонир совсем уже собрался выпалить, но в то же мгновение начальник поста артиллерийский старший лейтенант Милессино так резко ударил его шпагой по руке, что тот выронил горящий фитиль» (Шумахер А. Указ. соч. С. 292).

Кто выдумал подобное театральное действо? Тут приходит на ум имя создателя русского театра Ф. Волкова, который за участие в перевороте 1762 года получил дворянство и 350 душ крестьян (с братом). По случаю коронации Екатерины II он поставил трехдневный уличный маскарад «Торжествующая Минерва».

В одном из писем к Ст.-А. Понятовскому Екатерина II пишет о «самой большой моей тайне» (Екатерина II. Записки. С. 581); касалась ли эта «тайна» адресата, не совсем ясно.

Эта мысль несколько раз встречается в записках Екатерины II. Так, в одном из вариантов последних она пишет: «…Дело шло о том, чтобы погибнуть с ним или через него, или же спасать себя, детей и, может быть, государство, от той гибели, опасность которой заставляли предвидеть все нравственные и физические качества этого государя» (Там же. С. 423, 466). В заметках на книгу аббата Денина «Опыт о жизни и царствовании Фридриха II, короля Прусского», появившуюся в Берлине в 1788 году, она замечала: «Императрица Екатерина II вступлением на престол спасла империю, себя самое и своего сына от безумца, почти бешеного, который стал бы несомненно таковым, если бы он пролил или увидел пролитой хоть каплю крови; в этом не сомневался никто из знавших его, даже из наиболее ему преданных» (Там же. С. 695). Особо приближенный Петром Федоровичем английский посланник Р. Кейт подтверждает оценку Екатериной психического состояния своего супруга: «Не могу не присовокупить к сему, что и сам я, и многие другие проницательные особы стали недавно примечать в нем значительные перемены по сравнению с тем, что было еще несколько месяцев назад; непрестанный вихрь и суета вкупе с лестью низменных куртизанов до некоторой степени повредили его рассудок» (Кейт Р. Русский двор в XVIII веке. С. 223).

В письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина II пишет о «подготовке хороших и приличных комнат».

Это слово пропущено, вероятно, из-за беглой, поспешной записи.

Секретная экспедиция Сената взяла на себя функции упраздненной Тайной канцелярии.

Интересный ход Екатерины: поручить лидеру противной партии секретнейшие дела.

Примечательно, что Ивана Антоновича солдаты караула выручали ценой своего здоровья, а может быть, и жизни, хотя в подобных условиях перевозки от него было легко избавиться. По нашему мнению, это свидетельствует о том, что о смерти секретного арестанта не думали.

По-видимому, имелся в виду отъезд в Голштинию.

Гений (фр.).

Но кроток, как барашек; у него было сердце курицы (фр.). Трудно сказать, как сочетается храбрость и «сердце курицы».

Не так смел (фр.).

Например, о графе П.А. Румянцеве-Задунайском Екатерина II говорила, что он «имеет воинские достоинства, недвояк и храбр умом, а не сердцем», а о Зориче – что он «был храбр в сражениях, но лично трус» (Храповицкий А.В. Памятные записки. С. 56, 291).

Герцог Лаврильер приступил к работе в министерстве в конце декабря 1770 года и пробыл на этой должности до июня 1771. Он сменил в министерстве герцога Шуазеля.

В ней французский дипломат Гримбло представил явно предвзятую историю России XVIII столетия по депешам иностранных послов (особое внимание в этой книге было уделено истории дворцовых переворотов 1730, 1740/41 и 1762 годов). Удивительно, что, переиздавая эту книгу в 2005 году, издатели составителем ее безо всяких доказательств назвали А.И. Тургенева, даже не упомянув о существующей у русских историков версии с авторством Гримбло (Эйдельман Н.Я. Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А.И. Герцена и Н.П. Огарева: Справочный том к запискам Е.Р. Дашковой, Екатерины II, И.В. Лопухина. М., 1992. С. 164). Между тем простой анализ цитируемых текстов, а главное – сопроводительных комментариев показывает, что Тургенев подобного текста составить не мог.

Примечательно, что Павел Маруцци (1720–1790) получил в свое время от императрицы Марии-Терезии титул маркиза.

Орлов покинул Вену в четверг 2 мая.

Подробнее в работе Е.В. Тарле «Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг».

Кстати сказать, в «обычном пренебрежении к датам» упрекала в свое время Дашкову М. Брэдфорд.

На сохранившемся пакете, в котором содержалось «Секретное следствие о Федоре Хитрово с товарищами», имеется надпись самой Екатерины II: «Не распечатывать без докладу».

Граф Петр Иванович.

Скорее всего, сказано для красного словца.

Тут же английский посланник писал: «За несколько дней до того, как императрица выехала в Ригу, мне дали знать, что княгиню Дашкову в мужской одежде видели в бараках конных гвардейцев».

Несколько выше Бекингемшир замечает: «В разговоре, который состоялся у меня в Царском Селе с ее императорским величеством о княгине Дашковой, она уверяла меня, что эта дама не останется в Петербурге более двух месяцев».

Заметим, что К. Валишевский (см.: Валишевский К. Сын Великой Екатерины. СПб., 6. г. С. 118) поверил описанию Шильдера.

Сохранились ли записи камер-фурьера Большого двора за этот период, мы не знаем.

Здесь дается перевод депеши с немецкого из дополнительного тома книги: Е. Herrmann. Geschichte des russischen Staates.

Это французское слово было вставлено в скобках после немецкого – Beschwerde.

Жук Lytta vesicatoria.

М.С. Перекусихина умерла 8 августа 1824 года (родилась в 1739-м).

Автор, несомненно, пользовался и запиской Ф.В. Ростопчина «Последний день…», где сделана аналогичная ошибка (об этом в приложении).

Де Санглен философски замечал по поводу предчувствий Екатерины II: «Соображая это с шуткой накануне, все заставляете меня думать, что какое-то темное предчувствие о близкой смерти беспокоило ее душу. Но как всегда, пока здоровы, крепки, мы пренебрегаем этими намеками, и дорожим ими менее, чем бы следовало. Что, если бы она поверила этому предчувствию и подумала об оставляемом ею царстве?» Следовательно, она не верила в это предчувствие или вообще его не имела.

А. Чарторижский сообщает такую любопытную подробность: «При приближении своего верного Захара, она открыла глаза, поднесла руку к сердцу, с выражением страшной боли, и закрыла их снова, уже навеки. Это был единственный и последний признак жизни и сознания, проявившийся в ней» (Чарторижский А. Мемуары. М., 1998. С. 93–94).

Шведским – Густавом IV.

Александры Павловны.

А.Т. Болотов утверждает обратное. Говоря о смерти Екатерины II, он пишет: «Известие сие было тем для всех поразительнее, что весь народ нимало не был к тому приуготовлен, ибо не было ни малейших слухов о болезни государыни» (Болотов А.Т. Памятник протекших времен или краткие исторические записки о бывших произшествиях и носившихся в народе слухах. Ч. 1–2. М., 1875. С. 161).

щ_>вед прибыл в Россию 13 августа (по ст. ст.) 1796 года, а отбыл 22 сентября; его обручение с великой княгиней должно было состояться 11 сентября.

П.Ф. Карабанов сохранил для нас рассказ участника событий, А.И. Мусина-Пушкина, который, в частности, сообщил следующее: «По повестке в назначенный для обручения день, при собрании всего двора, архиерей в облачении ожидал выхода императрицы, которая в порфире и короне сидела в своем кресле в кабинете, а пересылка чрез посредство Маркова (обычно его величали: Морков. – О. И.) продолжалась и выводила Екатерину из терпения; за решительным ответом послан был граф Александр Андреевич Безбородко, и долго не возвращался; она приказывает Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину туда же следовать. Безбородко встретился с ним на дворцовой лестнице и сказал: “А уже дело испорчено, король отверг, чтоб великая княжна осталась в греческим законе”. Безбородко и Марков вошли в кабинете, а Пушкин остался у дверей. Императрица, встав с места в сильном гневе, два раза тростею Маркова ударила, а Безбородко сказала: “Я проучу этого мальчишку”, потом сбросила с себя корону и, сорвав мантию, опустилась в кресла; тут сказались признаки легкого паралича и ночь проведена была в ужасном положении. На другой день, назначивши бал во дворце, Екатерина чрез силу показалась на оном, не показывая ни малейшего неудовольствия; графине Скавронской приказано было занять короля разговорами и начать с ним польской» (PC. 1871. Т. 5. С. 462).

Ш. Массон рассказывает о болезнях Екатерины II следующее: «К концу жизни Екатерина сделалась почти безобразно толстой: ее ноги, всегда опухшие, нередко были втиснуты в открытые башмаки и по сравнению с той хорошенькой ножкой, которой некогда восхищались, казались бревнами. Знаменитый пират Ламбро Кацони… убедил ее, что знает вернейшее средство для исцеления ее ног, и сам ходил за морской водой, чтобы заставить ее ежедневно принимать холодную ножную ванну. Сначала она чувствовала себя от этого хорошо и вместе с Ламбро смеялась над советами врачей, однако вскоре ее ноги распухли еще больше, а вечера и движение, в котором она все время находилась, ухудшили дело» (Массон Ш. Указ. соч. С. 36–37). А.Т. Болотов, который, по-видимому, читал книгу Массона, сообщал еще и следующее: «О причинах таковой скоропостижной кончины носились разные слухи; но более утверждали, что произошла она от дружного затворения ран на ногах, которыми она уже давно страдала, и которые лейб-медики ее никак затворять не отваживались; но как они ей наскучили, то решилась она вверить себя какому-то медику, французу, бравшемуся ее вылечить и раны сии затворить. Он и учинил сие чрез становление ног ее или сажание всей в морскую воду; и государыня была тем так довольна, что упрекала своих лейб-медиков, что они не умели и не могли ее так долго вылечить, а помянутый лекарь вылечил ее в самое короткое время. Но наилучший ее лейб-медик Роджерсон прямо ей сказал, что он опасается, чтоб не произошло оттого бедственных последствий и самого паралича; и что он мог бы скоро вылечить, но того только поопасся. Но, монархиня смеялась только сим, по мнению ее, отговоркам; и потому никак не хотела последовать их совету и в том, чтоб кинуть из руки кровь, которая может быть спасла б ее еще на несколько времени, как о том писано было в иностранных газетах, где упоминалось вкупе, что у государыни были опухлые ноги, что она принимала от того лекарства, но что стала чувствовать оттого частые колики, от которых наконец она и скончалась» (Болотов А.Т. Памятник протекших времен… С. 161–162).

В переводе 1859 года эта фраза звучала так: «Зубов созвал графа Салтыкова, Безбородко и некоторых других приближенных людей. Каждый из них не придумал ничего иного, как немедленно отправить от себя курьера в Гатчину…» (Атеней. 1859. Ч. 2. С. 468). В этих переводах видно серьезное различие; одно дело просто предупредить о случившемся, а другое созвать для решения возникших проблем.

А. Чарторижский сообщает нам следующий любопытный факт, опровергающий упомянутую «потерю рассудка» Зубовым: «Когда Зубов получил от врачей ответ, что нет больше ни надежды, ни возможности вернуть ее к жизни, то, уничтожив раньше кучу бумаг, он отправил графа Николая, своего брата, гонцом в Гатчину, к императору Павлу, чтобы уведомить его о положении, в котором находилась императрица, его мать» (Чарторижский А. Мемуары. С. 94; курсив наш. – О. И.).

Г.Р. Державин этими стихами навлек на себя сильное неудовольствие со стороны вдовствующей императрицы Марии Федоровны.

С.А. Тучков писал по поводу смерти выдающегося полководца: «Фельдмаршал Румянцев в престарелых летах сделался пред тем несколько нездоров и не выходил из дома. Брат мой и некоторые другие господа были тогда при нем. Он сидел в креслах и довольно спокойно разговаривал о разных предметах, как вдруг сказали ему: “Приехал к вам фельдъегерь”. – “Откуда? – спросил он. – Из Берлина?” – “Нет, – отвечали ему, – из Петербурга”. – “Знаю, что это значит, велите ему войти ко мне”. Вслед за сим явился человек в необыкновенной для всех одежде, совершенно в прусском мундире. Он подал письмо графу, который, приняв оное, просил других распечатать и прочитать ему. Оно содержало известие о кончине императрицы и о вступлении на трон Павла I. Сколько фельдмаршал Румянцев не испытал несправедливостей от Екатерины, а паче от ее любимцев, но любовь к отечеству была в нем очень сильна. Поэтому, предугадывая духом все несчастия, угрожающие России от Павла и его потомков, он был столь поражен сим предвидением, что во время чтения сего письма постиг его паралич, от которого лишился он жизни. Хотя императору Павлу подробно было донесено о сем происшествии, однако же, для уважения повелел он почтить память сего полководца общим трехдневным трауром при дворе и в войске» (Тучков С.А. Золотой век Екатерины Великой. С. 271–272).

Великий князь Александр Павлович сказал А. Чарторижскому о том, что его жена «была поверенной его мыслей, что она одна знала и разделяла его чувства…» (Чарторижский А. Мемуары. С. 75).

По камер-фурьерскому журналу, последнее пребывание графа Орлова-Чесменского при дворе было 26 октября.

При большом дворе он был 28 сентября с графом Потоцким.

Это еще тот проныра (фр.).

Он там лучше, нежели здесь (фр.).

В подлинном списке: больной.

В другом месте Грибовский называет 7 часов (Грибовский А.М. Указ. соч. С. 51).

Генерал Н.О. Кутлубицкий вспоминал: «В день неожиданной кончины императрицы Екатерины великий князь Павел Петрович ездил для развлечения на мельницу в Ропшу в больших четвероместных санях вместе с Марией Федоровною. Напротив их сидел граф Ильинский в каком-то странном польском или охотничьем уборе со шнурками и какой-то другой придворный. На запятках стояли Канцевич и Кутлубицкий…» (РА. 1866. Стб. 1308).

Н.О. Кутлубицкий, знавший записку Ростопчина, пишет, что по поводу этого сна граф Ильинский сказал: «Вероятно, ваше высочество, скоро будете императором, и тогда я выиграю мой процесс с казною» (Там же. Стб. 1309).

В воспоминаниях Кутлубицкого эта сцена выглядит весьма живописно: «Во время этой поездки приехал в Гатчину с известием о болезни государыни граф Зубов (брат любимца) и послал к великому князю доложить о своем приезде двух гусар по двум различным дорогам, не зная, которой из них он будет возвращаться. На возвратном пути наследник, приметя скакавшего против него гусара, когда тот поравнялся с санями, спросил у него по-малороссийски (гусары все вообще были из малороссиян): “Що там таке?” Посланный отвечал: “Зубов поихав, ваше высочество”. “А богацько их?” – спросил Павел. Гусар, вероятно, часто слыша русскую пословицу – “один как перст” и не понимая ее, отвечал: “Один як пес, ваше высочество”. “Ну, с одним можно справиться”, – отвечал наследник; потом снял шапку и перекрестился».

Не о князе ли Андрее Петровиче идет тут речь? Он в 1791 году, будучи подпоручиком, был принят ко двору в качестве камер-юнкера, а в 1797 году, имея чин действительного статского советника, был пожалован церемониймейстером ордена Святой Анны. Но в числе награжденных в связи с коронованием Павла I его имени мы не находим. Не изменила ли память старому генералу?

Моя дорогая, мы все потеряли!

Ax, это вы, мой дорогой Ростопчин! (фр.)

Доставьте мне удовольствие: поедемте вместе. Я люблю, когда вы рядом (фр.)

Ах, государь, какой момент для вас! (фр.)

Погодите, мой друг, погодите. Я живу сорок второй год. Бог поддерживает меня; быть может, Он дарует мне силу и разум, чтобы управлять государством, которое Он мне вручает. Положимся всецело на Его милость (фр.).

48 километров.

Граф Е.Ф. Комаровский дает другое время прибытия гатчинцев. Вместе с тем он ярко описывает их прибытие в Петербург: «На четвертый день после восшествия на престол императора Павла мы видели зрелище совсем нового для нас рода, это было вступление гатчинских и павловских батальонов в Петербург. Войска одеты были совершенно по-прусски, в коротких мундирах с лацканами, в черных штиблетах, – на гренадерах шапки, как теперешние Павловского полка, а на мушкетерах маленькие треугольные шляпы без петлиц, а только с одною пуговкой. Офицеры одеты были все в изношенных мундирах, а так как цвет их был темно-зеленый и, вероятно, перекрашен из разноцветных сукон, то все они полиняли и представляли вид пегий. Император Павел, еще наследником, был генерал-адмиралом и президентом адмиралтейской коллегии. Во флоте были батальоны и назывались морскими; они употреблялись на кораблях для десантов. Из сих-то войск составлены были в Гатчине и Павловске батальоны из кадет морского корпуса, оказавшихся неспособными к морской службе, а оттуда переводимы были в гатчинские и павловские батальоны. Едва войска пришли к заставе, как прислан был с донесением о том поручик Радьков. Император сам надел на него орден св. Анны 2-го класса и назначил его адъютантом к наследнику; приказав войскам идти, сел на лошадь и поехал к ним навстречу. Когда войска вошли в алиниеман на Дворцовой площади, император сам сказал: “Благодарю вас, мои друзья, за верную ко мне вашу службу, и в награду того вы поступаете в гвардию, а гг. офицеры чин в чин”. Всех батальонов было шесть, из коих назначены были: императора и Аракчеева – в Преображенский, наследника и Недоброва – в Семеновский, великого князя Константина Павловича и Малютина – в Измайловский полк, рота егерей – в гвардейский егерский батальон…» (Комаровский Е.Ф. Записки. М., 1990. С. 37–38).

Возможно, Новосильцева тут ошибалась и речь шла о 5 ноября; предваряя цитированный фрагмент, она замечает: «Стали говорить о записках одного из прежних вельмож (по-видимому, Ростопчина. – О. И.), который описал кончину Екатерины II. Хозяйка, при воспоминании об этом, сказала: “Верно никто не мог написать того, что в первую ночь случилось (курсив наш. – О. И.), и чему я сама была свидетельницею; это очень любопытно; хотя я была молодой девушкой, но я все это очень живо помню”…» (Новосильцева Е.В. Указ. соч. С. 11).

Тут же Болотов замечает: «Говорили, что якобы покойна императрица и действительно не только сделала помянутое важное завещание, но чрез генерал-прокурора графа Самойлова и доставило оное в Сенат для вручения оного по смерти своей ее внуку. И некоторые догадывались, что не за самое ли сие и назначила она помянутого г. Самойлова пожаловать орденом и 4000 душами, ибо, по молве, известно было, что государь (Павел I. – О. И.) в сем случае выполнил только волю императрицы».

В своем дневнике под 20 января 1792 года Грибовский записал: «Отведены для жительства моего небольшие в старом Брюссовом доме покои по Миллионной, противу дворцового 2-го корпуса… с мебелью из кригсцалмейстерской…» (Грибовский А.М. Указ. соч. С. 5).

Это принадлежит моему брату, и осмелиться передать его другому будет преступлением (фр.).

Факты награждения орденом и званием соответствуют действительности.

Ошибка как в подлинной рукописи, так и в ее публикации в ЧОИДР.

Ниже Ростопчин заметил: «Архаров завез меня в дом, в котором я жил, говоря во всю дорогу о притеснениях, которые он вытерпел в прошедшее царствование, давая чувствовать, что он страдал за преданность государю. Кто не знал его, тот на моем месте мог бы подумать, что он был гоним за твердость духа и честь» (Ростопчин Ф.В. Указ. соч. С. 184). Н.И. Греч полностью был согласен с Ростопчиным и в своих воспоминаниях писал: «Люди, которые в царствование Екатерины не только не оказывали уважения к Павлу, но и с умыслом его оскорбляли, сделались теперь, разумеется, подлейшими его рабами. Таков был в особенности тогдашний генерал-губернатор петербургский Николай Петрович Архаров, выставленный и в записке Ростопчина с действительной своей стороны. Он служил несколько лет обер-полицмейстером и отличился расторопностью, сметливостью, угодливостью и подлостью. Всячески старался он узнать все желания и причуды Павла, предупреждал выражение его воли, преувеличивал его при исполнении. Имя его будет жить в списке извергов, вредящих государям более самых отъявленных революционеров, лишая их любви и доверенности народной, – Бирона, Аракчеева, Клейнмихеля. Но усердие и сгубило его. Павел вскоре заметил истинную пружину его действий и уже в 1797 году исключил его из службы» (Греч Н.И. Записки о моей жизни. М., 1990. С. 89).

Так в подлинной рукописи и в публикации в ЧОИДР.

Обыкновенной внешней цензуры не было, поскольку записка «Последний день…» не предназначалась для публикации.

Н.А. Саблуков, характеризуя достоверность своих «Записок», писал: «Я сам был очевидцем главнейших событий, происходивших в царствование императора Павла I. Во все это время я состоял при дворе этого государя и имел полную возможность узнать все, что там происходит, не говоря уже о том, что я лично был знаком с самим императором и со всеми членами императорского дома, равно как и со всеми влиятельными личностями этого времени. Все это, вместе взятое, и побудило меня записать все то, что я помню о событиях этой знаменательной эпохи…» (Саблуков НА. Указ. соч. С. 9).

Ошибка автора; граф Алексей Григорьевич в то время находился в Петербурге.

Далее в публикации идет пять строк цензурных пропусков.

Пропуск нескольких слов, смысл которых понятен.

Пропуск нескольких слов.

Что касается места захоронения Петра Федоровича, то тут не все ясно. Захоронен он был не в каком-то забытом углу, а в Свято-Троицкой лавре на старинном кладбище Санкт-Петербурга, расположенном на территории Александре-Невского монастыря; сюда в 1724 году были перенесены из Владимира мощи святого Александра Невского. Рассказывают, что история кладбища начинается с 1717 года, когда здесь была похоронена сестра Петра I царевна Наталья Алексеевна, а затем и его сын царевич Петр. Над их могилами была возведена небольшая часовня во имя Воскрешения святого Лазаря, от которой все кладбище получило название Лазаревского. Через несколько лет останки Натальи Алексеевны и Петра Петровича были перенесены в Благовещенскую церковь, которая была построена в 1717–1725 годах по распоряжению Петра I, и перезахоронены в самой почетной алтарной части. Над их могилами были положены плиты, получившие название царских, Благовещенская церковь стала превращаться в первую царскую усыпальницу Петербурга. В ней похоронены царица Прасковья Федоровна, ее дочь герцогиня Мекленбургская Екатерина Иоанновна, правительница России Анна Леопольдовна, первая жена Павла Петровича (будущего императора Павла I) великая княгиня Наталья Алексеевна и др. Там же был погребен бывший император Петр III. О предании его земле А. Шумахер, со слов очевидца, рассказывает, что «его погребли простые монастырские служки. Оно лежит без эпитафии и надгробия рядом с останками столь же несчастной регентины Анны под полом нижней части монастырской церкви, в которой наверху можно видеть роскошную гробницу св. Александра Невского».

В свете сказанного выше не совсем ясно, о каком «теле» идет речь; вероятно, в чисто символическом смысле.

Накануне коронации Екатерины II выяснилось, что отсутствует держава. Дело было в том, что императрица Елизавета Петровна решила использовать ее камни и золото для других нужд. Петру III держава, как и корона, не потребовалась. И вот в срочном порядке (за две недели) мастер Экарт сумел выполнить ответственное задание. Сделал это он весьма хорошо, так что Павел I к своей коронации только добавил к державе большой сапфир и треугольный алмаз (Кузнецова Л. Указ. соч. С. 143).

Рассказывают, что Павел I, напротив, с трудом вынес тяжесть Большой императорской короны; после парадного обеда даже пожаловался старшему сыну Александру: «Что бы ни говорил Дюваль, эта корона очень тяжела» (речь идет о «собственном ювелире» Якове Дювале, подправившем Большую корону в 1797 году). Вот вам и «шапка Мономаха»!

Пьер-Этьен Термен делал погребальную корону и для самого императора Павла I, которую 16 марта 1801 года Александр I возложил на голову отца.

Скорбное место (лат.).

Очевидно, одна из тех, что изготовили братья Термен.

По-видимому, дворец.

Точный адрес: http://www.photoshare.ru/albumll2514.html.

Точный адрес: http://www.rucollect.ru/medal/184-mpetr3.

М. Сарычева пишет, что на латыни.

На упомянутом выше сайте С. Бабушкина (photoshare.ru) под № 19 приводится изображение со следующим названием: «Изображение катафалка в Бозе почивающих императора Петра Третьяго и императрицы Екатерины Вторыя, устроеннаго в Зимнем дворце». Если внимательно присмотреться к коронам, поставленным на гробах Екатерины II и Петра III, то они, как нам кажется, напоминают те, которые изображены на фрагменте № 10 панорамы перенесения останков Петра Федоровича в Зимний дворец; на гробе последнего стоит корона, напоминающая Большую императорскую, а на гробе Екатерины – странная конусообразная корона. Не перенес ли художник упомянутой панорамы виденное им (а возможно, кем-то другим) в Зимнем дворце?

Г.В. Орлов – сын В.Г. Орлова.

Rubarbe (фр.) – ревень.

Трудно сказать, какое издание Эпиктета держал в руках в ту пору граф. Во втором издании этой книги, появившемся в 1767 году (первое было издано еще в 1759-м в Санкт-Петербурге при Императорской Академии наук), в главе 52 говорилось: «Когда ты хочешь идти на поклон к какому большому господину, представь себе, что ты его в доме не получишь, что он не велел к себе никого допускать, что дверей для тебя отпирать не станут, и что он тебя примет с небрежением. Естьли со всем тем нужда тебе будет идти к нему, снеси терпеливо, что ни случится, и никогда не думай, что то трудов твоих не стоило, ибо такие речи суть подлого народа и тех, которыми внешние вещи обладают» (Епиктета стоическаго философа Енхиридион и Апофегмы и Кевита Фивейскаго Картина или изображение жития человеческаго. Издание второе. В Санкт-Петербурге при Императорской Академии наук. 1767. С. 109).

Как рассказывает П. Бартенев со слов Д.Н. Блудова, Веселовский (по-видимому, Авраам Павлович, хотя не исключено, что и его брат Федор), опасаясь преследования по делу царевича Алексея Петровича, остался жить в чужих краях. Елизавета Петровна звала его вернуться домой, но он отвечал, что воротится в Россию, когда в ней утратят силу три пословицы, которые и привел в письме А.Г. Орлов. Эту формулу он повторяет и в других письмах к Воронцову. В. Орлов-Давыдов пишет, что граф Алексей Григорьевич должен был жить за границей по воле Павла, не въезжая в Россию.

Доротея Курляндская была одной из ярких женщин своего времени. В 1794 году она купила имение Лёбихау в Альтенбурге, куда собирались поэты, философы, поэтому оно стало известно как «Прибежище муз герцогини Курляндской». Туда приезжали Гёте и Шиллер, а также император Александр I, Фридрих-Вильгельм III Прусский, Наполеон, Меттерних, Талейран и др.

К.Г. Разумовский в Карлсбад не поехал.

В издании 1864 года буквально сказано: «Перепечатывается вновь, но уже с концом, которого недоставало в помещенном в кн. 3-й “Чтений” 1860 года» (ЧОИДР. 1864. Кн. 2. С. 171).

Записка на 25 листах бумаги без водяных знаков, написана аккуратно, каллиграфически рукой неизвестного (скорее всего, писаря или секретаря).

Первый список на 21 листе бумаги большого формата, написан каллиграфически; второй список (с припиской карандашом) на 23 листах.

ЧОИДР. 1864. С. 177.

В качестве образцового текста мы взяли снимок письма Ф.В. Ростопчина 1812 года к М.И. Кутузову, находящийся в книге: «Сборник снимков с автографов русских деятелей 1801–1825 годов» (СПб., 1873. С. 53. № 102). Мы сравнивали данный текст и с другими архивными бумагами Ростопчина, и вывод о его руке подтверждается.

Этот афоризм принадлежит Агате Кристи.

В письме к Ст.-А. Понятовскому от 2 августа 1762 года Екатерина II пишет, что она для охраны Петра Федоровича в Петергофе «дала ему шесть офицеров и несколько солдат» (Екатерина II. Указ. соч. С. 566). Не исключено, что в эту группу входил и Ф. Хитрово.

Первоначально П. Пассеку предполагалось дать тысячу душ.

О каком заговоре идет речь, мы не знаем.

Уменьшение связано прежде всего с тем, что Пассек последний раз был при дворе 31 июля 1796 года, и со смертью Екатерины II в начале ноября.

Листы в деле перепутаны.

А.М. Тургенев, человек, которому далеко не во всем можно верить, сообщает, что Ф.С. Барятинский встречался с Орловыми и другими их «собутыльниками и приятелями» в немецком трактире, находившемся в 3-й линии Васильевского острова (PC. 1885. Т. 47. № 10. С. 71–72).

Ошибка автора.

В другом варианте было сказано грубее: «Хочешь в свою землю поезжай, хошь за какова короля замуж поди, хошь в монастырь поди…» (л. 8).

Текст испорчен.

Буквально там написано: «Июня 2 ч[исла]. В десять часов за полдень». По-видимому, это дело весьма беспокоило императрицу, которая в это время обычно готовилась ко сну; да и вечером, как правило, делами не занималась.

Предвидящие, устремленные в будущее.

О нем пойдет речь ниже.

Напомним строки из «Клятвенного обещания служителей», принятого в 1730 году, в котором говорилось: «Понеже ее императорское величество всемилостивейше соизволила меня в придворную службу в “…..” принять и опреде

лить, того ради обещаю и клянусь Всемогущим Богом во всем и всегда по моей должности и чину поступать ее императорскому величеству, как честному служителю надлежит верным и добрым рабом и подданным быть. Службу и интересы ее величества прилежнейше и ревностнейше хранить и о всем, что ее величеству, к какой пользе или вреду касатися может, по лучшему разумению и по крайней возможности всегда тщательно доносить, и как первое, поспешествовать, так и другое отвращать, по крайнейшей цели и возможности старатися и при том в потребном случае живота своего не щадить. Такожде все, что мне и в моем надзирание повелено, верно исполнять и радетельно хранить, и, что мне поверено будет, со всякою молчаливостию тайно содержать и кроме того, кому необходимо потребно, не объявлять, и о том, что при дворе происходит и я слышу и вижу, токмо тому, кто об оном ведать должен, никогда ничего не сказывать и не открывать, но как в моей службе, так и во всем прочем поведении всегда беспорочной и совершенной верности и честности прилежать. Как нынешним, так и впредь по ее императорского высочества указом и волей определенным придворным регламентам покорно следовать и во всех случаях таким образом поступать, яко сущему ее императорского величества служителю, пристойно, и я в том, как здесь моей всемилостивейшей государыне и начальству, так и Всесильному Богу и Его Страшному суду ответ дать могу, елико мне Бог душевно и телесно да поможет. В чем я целую Евангелие и Крест Спасителя моего; к вящему же моего обещания подтверждению сию присягу своеручно подписую» (Волков Н.Е. Двор русских императоров в его прошлом и настоящем. М., 2001. С. 69–70; курсив наш. – О. И.).

Русско-турецкие переговоры.

Речь идет о секретнейших переговорах о разделе Польши.

Эта книга была переведена на немецкий язык и издана с ложным указанием места издания: Biographie Peter des Dritten, Kaisers aller Reussen; zur un-partheyischen Ansicht der Wirkung der damaligen Revolution und zur Berichtigung der Beurtheilung des Charakters Catherinens II. Von Herrn von Saldern. Petersburg, 1800.

О Данциге.

Выделено самим Фонвизиным.

Намек на Г.Г. Орлова.

Рассказывают, что, согласно первоначальному замыслу, надпись должна была выглядеть так: «Такого сына Россия имеет», но Г.Г. Орлов попросил изменить ее для того, чтобы не оскорбились «другие сыновья отечества».

Для истины следует заметить, что на первых порах Фонвизин заискивал перед Орловым и неоднократно у него бывал. Так, в письме к родным в начале 60-х годов он сообщает: «Третьего дня после обеда был я у графа Г.Г. Орлова и вручил ему один экземпляр (“Альзиры”, трагедии Вольтера, перевод которой выполнил Фонвизин. – О. И.). Он меня весьма благодарил. Тут же случился и брат Федор Григорьевич, которому я другой экземпляр принужден был отдать…Вчера обедал у меня князь Ф.А. Козловский, и после обеда поехали мы с ним в аукцион. Там видел я графа Г.Г. [Орлова]. Он уже трагедию прочел и отозвался так, что я имею весьма причину почитать себя довольным». Фонвизин не скрывает, что именно Григорий Орлов способствовал тому, что о его «Бригадире» заговорили при дворе и он был представлен императрице (Фонвизин Д.И. Сочинения. С. 238, 316, 323).

Курсив Фонвизина.

Этот момент в свое время отметил и английский посланник Р. Гуннинг. В депеше от 15 февраля 1773 года, говоря о попытке поставить Г. Орлова во главе русской армии, он замечает: «Мера эта, по мнению моему, предполагается императрицей в виде публичного вознаграждения за обиду, которая была ему нанесена, когда приписали его неосторожности неудачу первого конгресса, ибо результат второго из них оправдал его образ действий в этом случае» (Сб. РИО. Т. 19. С. 345).

Французское desespoir.

Речь идет о А.С. Васильчикове.

Это слово, уже в XVIII веке носившее оскорбительный характер, неприменимо, по нашему мнению, к Г.Г. Орлову и Г.А. Потемкину. Это были друзья, ученики, сподвижники, любимые люди императрицы (а Потемкин, как полагают, даже был тайным мужем Екатерины II), но не случайные баловни судьбы.

В 60-х годах Панин желал создания «Северного аккорда», соединявшего Россию с Англией, Голландией, Данией и Пруссией. Английский посланник граф Бекингемшир писал о системе Панина: «М-р Панин… благодаря тому, что некоторое время находился в Швеции, лучше всего сведущ в делах севера. Та система, которой он придерживался и от которой его не заставит отступить ничто до тех пор, пока не обнаружится ее полная непрактичность ввиду нерасположения к ней других держав, заключается в том, чтобы уравновесить грозный союз Австрийского дома с домом Бурбонов путем прочного объединения Англии, России, Голландии и Пруссии и укрепления этой лиги за счет сохранения бездеятельности Швеции и при побуждении Дании с тем, чтобы последняя оставила все свои французские связи. Первого он думает добиться, постоянно поддерживая там вражду фракций, которые раздирают эту несчастную страну, последнего – тем, чтобы убедить великого князя, чтобы он, достигнув совершеннолетия, отказался от притязаний на герцогство Голынтейнское» (курсив наш. – О. И.)-

Вероятно, имеется в виду реализация затеянного Фридрихом II раздела Польши (начало 1772 года), об инициаторах которого Г.Г. Орлов будто бы сказал, что они достойны казни.

Здесь, по-видимому, следует читать: объяснения (от фр. explication).

Р. Гуннинг в депеше от 10 ноября 1772 года писал: «Торговля с Данцигом, составляющая одну из главных и самых выгодных отраслей великобританской торговли, почти совершенно разорена и утрачена вследствии требований друга и союзника ея императорского величества» (Сб. РИО. Т. 19. С. 334).

В тексте депеши графа Сольмса говорится: «Так как документ этот пока не представляет из себя официального сношения, а только частное между князем Кауницем и графом Паниным, в котором дворы их не принимают участия, то граф Панин надеется, что ваше величество благоволите принять это как секрет, который он осмеливается доверять Вам и умоляет ваше величество не показывать виду, что Вы о нем извещены».

Любопытно, была ли это преднамеренная ошибка самого графа Сольмса, или так говорил Панин?

Для мудрого достаточно (лат.).

Известно, что в 1775 году вместе с Е.А. Чертковым, князем Несвицким и др. он был пожалован в тайные советники (РА. 1863. № 4. Стб. 285–286).

Нам в свое время удалось найти следующую любопытную купчую: «Лета 1791 апреля в 22 день генерал-порутчик и разных орденов кавалер Иван княж Сергеев сын Борятинской… продал я брату моему родному двора ее императорскаго величества гофмаршелу, тайному советнику действительному, камергеру и польских орденов Белаго Орла и святаго Станислава кавалеру князь Федору княж Сергееву сыну Борятинскому и наследникам его из доставшагося нам обще с ним, братом моим, после покойнаго родителя нашего лейбгвардии Измайловскаго полку капитана князь Сергия княж Иванова сына Барятинскаго по наследству двора с ветхим на оном деревянным и каменным строением на белой земле принадлежащую свою половину, который двор состоит в Москве за Земляным городом в шестой на десять части в приходе церкви Трех Святителей, что у Красных ворот, обмежеванного за ними в 1766 году июня 13 дня… А взял я… пятьсот рублев» (ЦГИА г. Москвы. Ф. 50. On. 1. № 297. Л. 18; запись № 203).

В тот же день Г.Н. Орлов (двоюродный брат Орловых) получил орден Святого Александра Невского, Е.Н. Орлова (жена князя Г.Г. Орлова) пожалована в статс-дамы, а Е.А. Чертков – орденом Святой Анны.

В депеше от 18 марта граф Сольмс поправляется и пишет, что Потемкин дружен с Румянцевым и «защищает его от тех упреков, которые ему делают здесь».

Показательно, как прусский и английский посланники описывали Потемкина. Граф Сольмс писал: «Потемкин высок ростом, хорошо сложен, но имеет неприятную наружность, так как сильно косит»; а Р. Гуннинг пишет: «Он громадного роста, непропорционально сложен, и в наружности его нет ничего привлекательного».

Императрица как-то заметила А.В. Храповицкому: «Князь Орлов всегда говорил, что Потемкин умен как черт» (12 мая 1788 года).

В каком-то смысле оправдались слова Р. Гуннинга о том, что «она сама для себя изготовит цепи, от которых ей впоследствии не легко будет освободиться» (Сб. РИО. Т. 19. С. 414).

Пощади мои нервы (фр.).

Дурное настроение (фр.).

Можно думать – Потемкиным, хотя публикатор считает более вероятным Г. Орлова, ставя тут его имя со знаком вопроса.

Может быть, в то время это и было так, но после смерти Екатерины II на П.В. Завадовского в 1800 году в Тайной экспедиции было заведено дело о секретном наблюдении за его поступками: «образе его жизни и поведении, и с кем имеет он обращение» (РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. № 3552).

И устроить его судьбу (фр.).

В течение некоторого времени (лат.).

Примечательно, что Г.А. Потемкин просил у Екатерины II вселить в дворцовые комнаты убывшей Е.Н. Зиновьевой свою племянницу – В.В. Энгельгардт, и императрица поручила это дело князю Ф.С. Барятинскому (№ 503).

П.И. Бартенев, издавая этот документ, писал: «Что борьба между Орловыми и Потемкиным происходила, это несомненно; но все эти россказни обнаруживают лишь неудачу пылкого лорда. Откуда же бы мог узнать он, что именно говорила императрица с довереннейшим лицом своим? Мы же знаем, что и в более поздние лета ни твердость характера, ни силы физические для неутомимых государственных занятий не ослабевали в государыне; знаем также, что могучие личности, в роде Орловых и Потемкина, были всегда покорными ее орудиями».

Тогда еще не было Севастополя и Черноморского флота, созданного князем Потемкиным, которыми по праву может гордиться Россия.

Итак, тут появляется третье лицо (князь Потемкин), которое узнало о секретном разговоре от самой императрицы. Можно предположить, что он, в ярости от обвинений графа Алексея Григорьевича, рассказал кому-то еще. Недаром Екатерина упрекала во множестве его «конфидентов», с которыми он даже обсуждал личные отношения с императрицей (записка № 457). Напомним эти слова: «Сожалительно весьма, что условленность у Вас с Гагариным, Голицыным, Павлом, Михаилом [Потемкиными] и племянником (А.Н. Самойловым. – О. И.), чтоб свету дать таковую комедию, Вашим и мои злодеям торжество. Я не знала по сю пору, что Вы положения сего собора исполняете и что оне так далеко вникают в то, что меж нами происходит. В сем я еще с Вами разномыслю. У меня ни единого есть конфидента в том, что до Вас касается, ибо почитаю Ваши и мои тайны и не кладу их никому на разбор» (курсив наш. – О. И.).

Согласно Павловскому указу от 21 декабря 1796 года, князь С.Б. Куракин состоял «при строениях казенных в Москве» (РА. 1876. № 1. С. 8).

Напомним, что Ф.С. Барятинский был в 1762 году подпоручиком в роте С.Р. Воронцова. Последний в своей «Автобиографии», посланной Ростопчину в конце 1796 года, между прочим, писал: «…Вам известны и кратковременность этого царствования, и трагическая кончина этого доброго и несчастного государя» (РА. 1876. № 1. С. 56).

В преамбуле к этому тексту Екатерина II писала: «Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю читать сие Волынского дело от начала до конца, дабы они видели и себя остерегли от такого беззаконного примера в производстве дел…»

Надо заметить, что обязательность обучения дворянских детей «цыфири и геометрии» идет от петровского указа от 20 января 1714 года, подтвержденного и в других его указах (28 февраля 1714, 18 января 1716, 9 января 1722).

Петровский указ от 1714 года запрещал дворянам, не изучившим арифметику и геометрию, жениться.

Планировалось – 1 тысяча душ (Сб. РИО. Т. 7. С. 110).

Граф Ф.Г. Орлов был поклонником философии Гельвеция.

Это была церковь Святой Великомученицы Екатерины в Херсонской крепости, строительство которой началось в 1782 году.

Екатерина в указе от 23 февраля 1792 года на имя екатеринославского губернатора писала: «Господин екатеринославский губернатор Коховский. Возложа на вас население и благоустройство земли, новоприобретенной нами от Порты Оттоманской, за нужное находим особливому вашему поручить попечению переведенных на оную из-за Днестра армян. Покойный князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический назначил быть городу армянскому под именем “Григориополь” у самого Днестра, между долин Черной и Черницы, включая и обе оные в городской выгон. Мы, утверждая сие назначение, повелеваем: первое: отвесть помянутую округу, между долин Черной и Черницы лежащую, со вмещением обеих оных, под город армянский, который и именовать “Григориополь”…» В обоих случаях, где упоминается слово Григориополь, оно было вписано собственноручно императрицей Екатериной (Шильдер Н.К. Указ. соч. С. 410).

Если в желудке отравленного, к примеру, находят белые фарфоровидные крупинки, то тут поработало какое-то соединение мышьяка.

Так переводится французский текст: «Son coeur etait d’une petitesse extraordinaire et tout fletri». В. Савицкий, переводивший мемуары Ст.-А. Понятовского, это место передал так: «Его сердце оказалось на редкость крошечным и совсем слабым» (Понятовский Ст.-А. Мемуары. М., 1995. С. 165). Нам представляется, что первое определение переведено правильно (можно перевести как «чрезвычайно маленькое сердце»), а второе, заслуживающее особого внимания, возможно, – как «иссушенное», хотя термин fletri переводится и как вялый. Правда, определения вялый и слабый скорее следует применять к чему-то функционирующему, а не к анатомическому препарату. Правильность перевода должна быть, несомненно, проверена специалистом-медиком.

Если это факт, то факт потрясающий! Кто же должен был посылать лекарства: Людерс? Лейб-медик или Медицинская канцелярия?

Гельбиг даже указывает часы смерти Петра Федоровича: между 2 и 3 часами пополудни.

Вышедшей, правда, без имени автора, о чем он специально говорит в предисловии. Гельбиг пишет о своем желании не обращать внимания на свою персону, чтобы узнать мнение «доброжелательной критики», которая должна принести пользу автору; он туманно говорит о том, что если бы назвал свое имя, то пришлось бы «помешать откровенности дружбы и смягчать горечь придирок» (S. Ill – IV).

Фридрих II высказывал предположение, что Ивану Антоновичу дали какой-то «вредный напиток», чтобы он стал идиотом (Корф М. Брауншвейгское семейство. М., 1993. С. 205).

Использовали чаще всего природный сернистый и трехсернистый мышьяк.

Птомаин – трупный яд.

Этот ужасный яд, о существовании которого до сих пор идут споры, был открыт, по мнению Р. Вильнёва, скорее всего, в конце XVII века. Возможно, что существовали две разновидности аква тофана (пишут также: тоффана). Одна, описанная Гарелли – врачом Карла VI, короля Австрии, – являет собой разбавленную в дистиллированной воде мышьяковистую кислоту с добавлением кантаридинов. Другая, получаемая из обыкновенной травы, была очень проста в приготовлении и представляла собой прозрачную жидкость, не вызывающую никаких подозрений. В издании «Знаменитых дел» от 1739 года (Т. 1. С. 468) это вещество описывалось так: «Это была прозрачная жидкость, чистая, как вода горных источников, которая не имела другого вкуса, кроме вкуса воды. Поэтому она не вызывала подозрений. Яд оказывал воздействие на легкие, появлялось неизлечимое воспаление, те, кто погибал от него, казалось, умирали от воспаления легких. По словам немецких врачей Беренда и Ханнеманна, при потреблении в день шести-семи капель аква тофана в виде разведенной мышьяковистой кислоты, или экстракта ядовитых растений, наблюдается сначала потеря аппетита, затем – необъяснимая общая слабость, постоянно увеличивающаяся. Человек делается вялым, впадает в депрессию и, несмотря на все усилия врачей, в этом случае абсолютно бессильных, поскольку причину болезни они не в состоянии понять, умирает, все более и более слабея перед этим на протяжении месяцев и лет…» (Вильнёв Р. Указ. соч. С. 163–164). Но в случае с Петром Федоровичем нужны были дни или даже часы. Тут стоит упомянуть о другом средневековом яде: кантарелла (ит. cantarella). Он обеспечивал смертельный исход в течение суток. Как выяснил в 1966 году итальянский химик К. Чезини, в смертоносную смесь входили мышьяк, соли меди, фосфор, протертые железы древесной жабы и вытяжки из южноафриканских растений, привезенных первыми христианскими миссионерами (по другим сведениям, яд изготавливался так: внутренности свиньи, которые посыпали мышьяком, высушивали и растирали в порошок, на вид трудноотличимый от сахара). Капли такой адской смеси было достаточно, чтобы убить быка. Противоядия для кантареллы не существовало. По некоторым историческим источникам, этот яд использовался домом Борджиа.

Наиболее известным противоядием, например, против мышьяка действительно является молоко. Его главный белок – казеин образует с мышьяком нерастворимое соединение, которое не может попасть в кровь.

Физическая и нервно-психическая слабость, проявляющаяся повышенной утомляемостью, истощаемостью, неустойчивостью настроений, неусидчивостью, нетерпеливостью, непереносимостью громких звуков, яркого света и т. д.

Digitalis (лат. пальчатый) – растение семейства норичниковых (наперстянка) и лекарственный препарат из листьев такого растения, применяемый для лечения сердечных заболеваний.

Заметим, что присяга для иностранцев «на верность подданства России» была утверждена 8 марта 1762 года (ПСЗ. Т. 15. № 11466).

Возможно, Екатерина II в цитированной записке к В.И. Суворову так его и продолжала называть.

Сохранился указ от 19 апреля 1762 года, в котором говорилось, что Петр Федорович «высочайшим изустным указом сего 1762 года апреля 19 дня всемилостивейше архиатеру первому лейб-медикусу Моисею повелеть соизволил лейб-гвардии полков доктора надворного советника Иоганна Унгебауера определить при дворе его императорского величества гоф-медиком с жалованьем отныне по тысяче по пяти сот рублев, да на квартиру, экипаж и за протчия довольствии по пяти сот рублев, итого по две тысячи рублев в год из Статс-конторы…» (РГАДА. Ф. 346. On. 1. Кн. 283. Л. 390).

Так в подлинном.

R. Herbae Salviae Manipulum semis.

Florum Malvae

– Bismalvae

– Violarum aa drachmam unam et semis.

Cum aquae s.q. ebulliant

f. infusum fervidum per ^>1/_>4 hor. dein colaturae unciar. xvj.

Admisce: Syrupi Berberum uncias duas.

Lapidis Prunellae drachmam unam et semis.

Spiritus vini drachmas tres.

MDS. Gurgelwasser.

Pour sa Majeste Imperiale l’Empereur

1762 d. 3 Januarii./. Guyon.

Иван Федорович Реслейн (Johann-Jacob Roszlein) родился 6 февраля 1718 года; в Россию прибыл в средине 1730-х годов и начал свою службу лекарем в одном из полков армии фельдмаршала Миниха. В конце царствования императрицы Елизаветы Петровны был назначен гоф-хирургом и получал жалованья по 2 тысячи рублей в год. 17 июля 1762 года Реслейн был пожалован в лейб-хирурги с жалованьем по 2 тысячи рублей в год; должность эту он занимал до самой своей смерти, последовавшей 24 сентября 1784 года.

Этого дела, указанного в описи фонда Медицинской канцелярии, в пору написания работы мы не смогли увидеть; ответственным сотрудником РГАДА нам было объяснено: эти дела при основательной чистке фонда Медицинской канцелярии уже давно уничтожены. К. Писаренко попытался заказать упомянутое дело, получил его и опубликовал (Писаренко К. Искусство интриги. М., 2005. С. 260, 559).

Этот текст написан писарской рукой (только подпись-автограф) на полулисте, грубо оторванном и производящем вид случайного клочка бумаги; на листе сохранились следы вертикальной складки.

Текст написан на целом листе и представляет канцелярскую копию.

Л. Левин ошибочно называет его Готфридом Иоганном.

Вот подлинный немецкий текст челобитной Людерса:

«Allerdurchlauchtigste Großmächtigste Kayserin, und Große Frau Selbsthalterin von allen Reussen. Allergnädigste Kayserin und Frau.

E[u]r[e] Kayserl[iche] Majestast wollen aller Huldreichst zu erlauben geruhen, daß bey meiner Abreise von hier in tiefster Ehrfurcht hiemittelst annoch flehe und bitte, in Allerhöchsten Gnaden befehlen zu laßen,

1 daß diejenige Gage, welche ich verdienet, und dan ein tertial zum voraus, mir jetzo ausgezahlet,

2 daß ich so, wie bisher geschehen, ferner hin als Rußisch Kayserl[ichen] Hof-Chyrurgus und mit der Gage, welche ich bis hinzu genoßen, aufgeführet bleiben, und solche Gage alle tertial an meinen bruder, oder an wen ich solches assignire, ausgezahlet werden möge.

Fürnemlich aber Flehe E[ur]e Kayserl[iche] Majest[aet] hinmittelst in tiefster Submission Fuß fälligst an, Allerhöchstdieselben Allerhöchst Dero unschätzbare Gnade und Huld mir auch in meiner Abwesenheit fernerhin angedeyen zu laßen: der ich ersterbe, E[ure]r Kayserl[ichen] Majestast

Allerunterthänigster Knecht Bernhardt Johann Lüders

S[anc]t Petersburg d[en] 2. July 1762».

В 17-м пункте инструкции, составленной еще в 1745 году, говорилось: «Оклады платить по третям года, придворным служителям из соляной суммы, унтер-офицерам и прочим чинам па указам Кригс-комиссариата из Архангелогородской губернской канцелярии, и по третям же рапортовать о том Кабинету» (.Корф М. Указ. соч. С. 127).

В немецком издании записок Шумахера этот текст печатается так: «Es ist auch merkwürdig, dass Paulsen nicht mit Artzeneien, sondern mit Werkzeugen und Sachen, die zur Eröffnung und Balsamiruug eines todten Körpers gehören, nach Ropscha abgefertigt worden, und folglich hat man schon in Petersburg mit Gewissheit gewusst, was hier vorfallen sollte» (S. 56). В переводе в сборнике «Со шпагой и факелом» он выглядит так: «Стоит заметить, что Паульсен поехал в Ропшу не с лекарствами, а с инструментами и предметами, необходимыми для вскрытия и бальзамирования мертвого тела, вследствие чего в Петербурге все точно знали, что именно там произошло» (с. 299). По нашему мнению, этот перевод существенно изменяет мысль Шумахера: те, кто хотел убить Петра Федоровича, были абсолютно уверены в сроках осуществления своего плана, поскольку считали его безусловное исполнение жизненно неообходимым для себя.

В ней он назван Иваном Лидерсом.

В деле приводятся и их имена: Ульрих, Баумгарт и Бек (л. 659).

Очень странно; как мы видели, Паульсен давно был гоф-хирургом.

Имя Христиана Паульсона (Christian Paulson) есть среди пописавших «Клятвенное обещание» в апреле 1762 года (РГАДА. Ф. 346. On. 1. Кн. 284. Л. 112). 28 июля 1762 года «Конного полку штап-лекарь Паульсон» был пожалован надворным советником (РГАДА. Ф. 346. On. 1. Кн. 284. Л. 1018). Он упоминается также среди офицеров, бывших в Москве на коронации Елизаветы Петровны (Анненков И. История лейб-гвардии Конного полка. 1731–1848. Ч. Ill – IV. СПб., 1849. С. 12).

Роберт Поллард – английский гравер (Robert Pollard; 1755–1838).

Точный адрес: http://www.ozon.ru/context/detail/id/2213764.

Он сам так писал свою фамилию (см. ниже его челобитную).

В.А. Бильбасов весьма высоко оценивает работу Гельбига: «Во всех этих трудах Гельбиг является вполне добросовестным тружеником: он по большей части называет свои источники, осторожно пользуется ими, проверяет насколько можно сведения, почерпаемыя им из дипломатических депеш и печатных изданий. Самый же важный, наиболее для нас драгоценный, источник Гельбига заключается в устных рассказах современников, которые он тщательно собирал и весьма добросовестно проверял, критически относясь ко всему им слышанному… Насколько нам известно, общая картина переворота, составленная Гельбигом, была первым трудом, изобразившим историю девяти дней настолько правдиво, что она повторялась всеми до последнего времени. Эта картина неполна, не все в ней точно, многое ошибочно, тем не менее она превосходит все, что было писано ранее Гельбига» (Бильбасов В.А. История Екатерины Второй. Т. 2. Берлин, 1900. С. 501–502).

В.А. Бильбасов писал о сочинении Шумахера: «Труд Шумахера был составлен незадолго до его смерти, ранее 1790 г. Он не был ни в Ораниенбауме, ни в Ропше; но собрал очень важные сведения от лиц, бывших там в эти девять дней, и не имел повода ни умалчивать о них, ни искажать их в своей передаче. У него есть неточности, встречаются ошибки; но они сделаны bona fides (добросовестно. – О. И.) и не могут умалить значение его труда» (Бильбасов В Л. Указ, соч. С. 478–479).

Имеются данные, что в подлинной рукописи Шумахера Шванвич назван «иностранцем» (Уральский исторический вестник. Екатеринбург, 1995. № 2. С. 54). Странно, что никто не сказал Шумахеру, что этот «иностранец» по происхождению немец; или в глазах датского дипломата (из немцев) немец не мог убить немца? В этом отношении весьма примечательно, что представитель страны, с которой хотел воевать Петр Федорович, говорит о его «добром сердце» и называет его «добрым императором» (Шумахер Л. Указ. соч. С. 273). Английский посол в России Дж. Бекингемшир в своих «Секретных мемуарах», говоря об А.Г. Орлове, замечает в примечаниях к основному тексту: «Он командовал солдатами, приставленными для охраны Петра III во время его заключения, и, как полагают, вместе с Тепловым и немецким офицером (сейчас отправленным с поручением в Сибирь) отправил его на тот свет» (Вопросы истории. 1999. № 4–5. С. 119). К сожалению, имя этого «немца» остается загадкой. Может быть, речь идет о враче К. Крузе, который родился в Голштинии и которого, начиная с французского дипломата Беранже, упоминают в паре с Тепловым, как людей причастных к убийству Петра Федоровича? Правда, остается еще немец Энгельгардт, за которого ратует Гельбиг.

В опубликованном тексте: «und von noch einigen andern» (S. 56).

Пропуски здесь и ниже, скорее всего, по цензурным соображениям.

В немецком издании Шумахера эта фраза выглядит так: «Es ist aber nicht die geringste Wahrscheinlichkeit vorhanden, dass die Kayserin befohlen haben soll-te, ihren Gemahl umzubringen, sondern seine Erdrosselung ist ohne Zweifel ein Werk einiger derer sich wider ihn verschworen habenden Personen gewesen, die hiedurch aller Gefahr, welche sein langeres Leben ihnen und dem gantzen neuen

Systeme hatte bringen konnen, in Zeiten haben vorbeugen wollen» (S. 56–57). В сборнике «Со шпагой и факелом» слова einiger derer sich wider ihn verschworen habenden Personen переведены, на наш взгляд, неверно: «некоторые из тех, кто вступил в заговор против императора» (с. 299; курсив наш. – О. И.).

Умерший в 1749 году М. Шванвич оставил восьмерых детей – семь от первого брака и дочь от второго (РГАДА. Ф. 248. Оп. 8. № 453. Л. 309–309 об.). Например, мы встречали имена Шванвичей в разных учреждениях. В книгах Герольдмейстерской конторы имеется запись от 15 мая 1763 года: «Репорт из Монетной экспедиции, при котором прислан титулярный советник Александр Шванвич». Что это был за рапорт, нам не удалось выяснить из-за отсутствия многих документов в фонде Монетной экспедиции и Монетной канцелярии (РГАДА. Ф. 286. On. 1. № 479. Ч. 2. Л. 1098 об.). Сомнительно, правда, чтобы в одной немецкой семье были мальчики с одинаковыми именами. В фонде Правительствующего сената попалось небольшое дело, начатое 22 мая 1763 года. В нем говорится: «Правительствующего сената в контору от определенного к строению Петропавловской колокольни подполковника Богданова. Доношение. Обретающейся в команде моей при материалах определенной по силе Правительствующего сената указа из находящихся на содержании государственной лотереи инвалидов прапорщик Шванвич ныне за одержимыми болезнями порученной ему должности исправлять не в состоянии. Того ради Правительствующего сената контору покорнейше прошу, чтоб повелено было означенного прапорщика Шванвича за ево болезни отрешить…» (РГАДА. Ф. 248. Оп. 41. № 3459. Л. 655–657). 15 июля 1758 года появился сенатский указ, реализовавший высочайше утвержденный план «О учреждении Государственной ладереи для содержании отставных и раненых обер и унтер-офицеров и рядовых» (ПСЗ. Т. 15. № 11083). По доношению подполковника Богданова было принято решение прапорщика Шванвича «отослать по-прежнему к лотерее и о том, куда надлежит послать указы». Как звали этого человека, мы не знаем. Вполне возможно, что он был братом Александра.

Весьма странно, что напечатано именно так: Н.К. Шванвиче, но из текста явно видно, что речь идет о А.М. Шванвиче. Вероятно, при публикации перепутали инициалы автора с героем рукописи.

Весьма любопытно, что «заметку» о А.М. Шванвиче публикует Г.П. Карпович!

Это, конечно, со слов самого Шванвича.

Этот прекрасный дом, в котором некогда был почтамт, принадлежал в девяностых годах виноторговцу Сиверсу. (Примеч. авт.)

Шванвич, позже кронштадтский комендант. (Примеч. авт.)

Герман Каав, лейб-медик великого князя Петра, был племянник всемирно известного Бергаве, фамилию которого он принял. Каав-Бергаве жил в доме графа Шереметева в Миллионной улице. (Примеч. авт.)

По некоторым сведениям, вес Орлова-Чесменского в зрелые годы составлял 140 килограммов (Витт В.О. Из истории русского коннозаводства. М., 1952. С. 28). Можно только догадываться, каков был рост графа Алексея Григорьевича; его трость, «чинарного дерева», была длиной в 1 аршин 11 вершков, то есть около 1,4 метра (Кабанов В.В. Орловы. М., 1997. С. 25).

Энгельгардт не был в родстве ни с дворянской фамилией Энгельгардтов в Лифляндии, ни со старонемецким родом Энгельгардтов, который давно уже поселился в России и от которого происходил зять князя Потемкина. (Примеч. авт.)

Было бы слишком пространно и неуместно говорить о всех лицах, трудившихся над проектом и выполнением революции. (Примеч. авт.)

Очень хороший актер; он часто бывал тогда в обществе Орловых. Он умер, если мы не ошибаемся, в семидесятых годах. (Примеч. авт.)

В «Биографии Петра III» Гельбиг пишет, что А. Орлов бросился к Петру Федоровичу и схватил его за горло, но тот вырвался, оцарапав лицо нападавшему, и закричал: «Что я тебе сделал?» После этого Алексей отпустил жертву и выбежал из комнаты (Biographie Peter des Dritten. Th. 2. Tubingen, 1809. S. 167). Напомним, что, согласно депеше Л. Беранже, «оцарапан» был Ф. Барятинский.

В депеше от 24 (13) июля 1762 года Мерси дополняет свой рассказ о контакте с княгиней Дашковой: «…Мне удалось случайным образом, почти без малейшего труда с моей стороны, достигнуть у нее надлежащего кредита и явного доверия, так что я с уверенностью мог бы обещать привлечь ее на свою сторону (ganzlich zu gewinnen), если бы наш высочайший двор соблаговолил позволить мне осуществить это с помощью высочайших от двора нашего знаков отличия и уважения к этой даме, которой нельзя дарить деньги (Geld-Vereh-rung). Между тем я довел ее до того, что она в доверенности открыла мне все, что я желал узнать. Кроме того, она вполне властвует над душею Панина, который чувствует к ней сердечное влечение и не в силах противиться ее воле» (Сб. РИО. Т. 18. С. 461). Правда, нельзя исключить, что австрийский посланник переоценил свои возможности.

В опубликованном тексте: Tervu.

В следующем году вышел немецкий перевод этого издания.

Без сомнения, этот подлец не заслуживает того, чтобы его имя стало известно. (Примеч. Кастера.)

Его отвезли в Петербург, где он одному попу на кресте должен был поклясться, что никогда не расскажет о том, что он видел. Но был ли он также связан обязанностью придерживаться подобной клятвы? (Примеч. Кастера.)

Это был именно тот, который потом поехал послом во Францию. (Примеч. Кастера.)

Ложь, что Потемкин, как иногда утверждают, был при этом. Достойные доверенности персоны, которые тогда были в России, отрицали это дело, и Потемкин всегда его с негодованием отрицал. (Примеч. Кастера.)

Этот текст в подлинном на французском.

Беранже в депеше от 2 (13) июля 1762 года пишет так: М. le conseiller Teploff (Сб. РИО. Т. 140. СПб., 1912. С. 2).

Нельзя гарантировать, что это слово мы прочли правильно.

Не исключено, что это ошибка переводчика и следует читать: императора.

Елагин называл Н.И. Панина: «мой совершенный друг, роду человеческому совершенный благодетель» (РА. 1864. Стб. 94–95).

Гостилицы – имение А.Г. Разумовского.

В три локона (фр.).

Как сообщает Дашкова, во время отдыха на пути в Петергоф Екатерина стала читать ей «разные указы, которые собиралась обнародовать по возвращении в столицу» (Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 70).

Правильно: Шлёцер (Schlozer).

У А.Л. Шлёцера, которого цитирует П. Пекарский, сказано: ein bei Akad. angestelter studierter Deutscher (August Ludwig Schlozer’s offentliche und privat Leben, von ihm selbst beschreiben. Gottingen, 1802. S. 108), что можно перевести как «обучавшийся при Академии немец».

Zu einem Grofien; может быть, тут стоило перевести: к вельможе.

Во время написания этого текста была еще жива дочь Екатерины – Анна.

Об этих письмах подробнее в приложении к первому очерку.

О заложниках у Петра Федоровича Екатерина II говорила и сенаторам 29 июня: «Мы маршировали от Петербурга до половины пути в неизвестности, что делается в Ораниенбауме, и на половине дороги получили подлинное известие, что бывший император со всем находившимся при нем двором, оставя свои мнимые Голштинские войска, ретировался на яхтах и галере в Кронштадте, куда мужеский и женский пол оного своего двора всех насильно без остатка с собою взял» (Бильбасов В.А. Указ. соч. С. 75; курсив наш. – О. И.).

Речь идет о следующем издании: «Указы всепресветлейшей, державнейшей, великой государыни императрицы Екатерины Алексеевны, самодержицы всероссийской, состоявшиеся с благополучнейшаго вступления ея императорскаго величества на всероссийский престол с 28 июня 1762 по 1763 год. Напечатаны по всевысочайшему ея императорскаго величества повелению» (М., 1763).

Один почерк.

Другой почерк.

Собственноручная подпись.

Гельбиг пишет, что благодаря подписанию акта отречения Ораниенбаумский дворец на вечные времена получил печальную известность.

При этом автор «Биографии Петра III» не знает подлинной даты смерти Петра Федоровича, а называет официальную – б июля (S. 84).

Ложь присутствует в его книге с самого начала – титульного листа. Во французском издании он выглядит так: Histoire de la vie de Pierre III, par M. de Saldem. Metz, 1802, а в немецком переводе так: Biographie Peter des Dritten, Kaisers alter Reussen; zur unpartheyischen Ansicht der Wirkung der damaligen Revolution und zur Berichtigung der Beurtheilung des Charakters Catherinens II. Von Herrn von Saldem. Petersburg, 1800. К чему была вся эта путаница с ложными выходными данными, нам непонятно. В.А. Бильбасов писал об этом произведении (авторство Сальдерна он даже не ставил под сомнение), что все оно «составлено из лжи и фальши» (Бильбасов В.А. История императрицы Екатерины Второй. Т. 2. Берлин, 1900. С. 498). Обращают на себя внимание и такие вещи: настоящий Сальдерн хорошо знал Теплова (точно зафиксировано С. Порошиным, что они встречались у великого князя Павла Петровича), но в своей книге (в двух местах) он называет его Topelof (S. 84, 93), Ропшу – Robcak (S. 76) и т. д. Сальдерн рассказывает массу неправдоподобных историй. Например, как Петра Федоровича Измайлов доставил в Ораниенбаум (?), где во дворе дворца их ждали 30 (!) кибиток, в одну из которых запихнули бывшего императора, и как все они сразу поехали по разным направлениям, чтобы сбить со следа (S. 76). Или другой фантастический рассказ, как Петр Федорович вырвался из рук убийц и караул стрелял по нему, но выше, а следы от пуль остались «до сих пор» (S. 84).

Примечательно, что во время «дела Мировича» Н.И. Панин вставил в сенатский доклад слова «о боязни утруждать чувствительное сердце императрицы частыми докладами» (Корф М. Брауншвейгское семейство. М., 1993. С. 274).

28 октября 1762 года он писал своему двору: «В день, уготованный для скончания жизни Петра III, сообщение о сей страшной экзекуции получено было императрицей около полудня, как раз перед самым выходом ко двору. Она появилась с совершенно спокойным лицом. Затем был собран совет из самых приближенных особ, которые могли уже знать о кончине ее супруга. Большинство присутствовавших высказались за то, чтобы не сообщать сие Сенату и народу еще в течение двадцати четырех часов. После принятия сего решения царица появилась при дворе еще раз вечером. На следующий день, когда было назначено оповещение о смерти императора, Екатерина притворилась ничего не знавшей ранее, плакала, не выходила из своих покоев и выказывала все признаки глубокой скорби. Мне известны все ужасные причины притворного сего представления. Однако, по моему разумению, быть может, и ошибочному, оно столь же ужасно, как и само преступление. Я уже давно знаю, да это и было подтверждено после моего сюда возвращения: ее жизненное правило таково, чтобы ни перед чем не отступать, коль скоро решение уже принято, и она твердо уверена в том, что лучше совершить зло, нежели менять свои намерения. А тех, кто впадает в нерешительность, почитает она истинными глупцами» (Де Бретейль Л.О. Российский двор в XVIII веке. С. 228). Судя по всему, «разумение» барона де Бретейля было не только ошибочным, но и преднамеренной клеветой. Объяснение подобной точки зрения может быть одно: ненависть к России, столь характерная для правителей Франции с петровских побед, была перенесена на Екатерину.

В переводе с французского варианта «Записок» Дашковой эта фраза выглядит более сдержанно: «Как меня взволновала, даже поразила эта смерть» (Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России. С. 78).

Нельзя совершенно исключить подделки Тепловым акта отречения, тем более что писал Петр Федорович по-русски крайне примитивно; такой же была и его русская подпись.

Любопытно, что в аналогичной записке Екатерины II к Олсуфьеву (также от 5 августа) формулировка выглядит несколько иначе: «за ее ко мне и к отечеству отличные заслуги». Почему у Теплова пропущено «отечество», не совсем понятно.

Geh[eim] Rat. Но в то время Теплов был действительным статским советником. Возможно, такое завышение чина соответствовало представлению в обществе о его положении при императрице.

Полагаем, что, вероятнее, речь идет об основных обязанностях Теплова при Екатерине II, а не роли в перевороте.

Текст по-французски: «N’est се pas une grsnde affaire? – & bien conduite?»

В подлинном зачеркнуто.

О «начертании» ничего не известно.

Несколько выше в подобном тексте о Теплове добавлено: «Еще сохранились его различные натюрморты с фруктами и другие картины».

Шумит гусь меж цветами (лат.).

Томас Гоббс. (Примеч. ред.)

Упоминавшееся выше расследование в Иркутске над беззаконными действиями П. Крылова.

Екатерина II рассказывает об обвинении Н.А. Бекетова в тяге к малышам певчим и замечает: «Знали, что ничто не было так ненавистно в глазах императрицы (Елизаветы Петровны. – О. И.), как подобного рода порок» (Екатерина Я. Указ. соч. С. 319).

Очевидный вымысел.

Корф, приводящий данные выдержки, даже допустил предположение, что под «подобный им» мог подразумеваться великий князь Петр Федорович.

Странно, ведь речь должна была идти тогда об императоре.

То есть Елизавете Петровне.

В упомянутой выше депеше Мерси де Аржанто так писал о внешности арестанта, которого увидели прибывшие в место его заточения: «Они нашли его весьма статным, крепкого телосложения и, несмотря на его 22-летний возраст, с большою бородою (его заставляют носить бороду, которая придает ему дикий и грубый вид)».

В показаниях охранников Ивана Антоновича – Власьева и Чекина дается следующее описание секретного арестанта: «При очень крепком здоровье не имел он никакого телесного недостатка, кроме сильного косноязычия; посторонние почти вовсе не могли его понимать, и постоянно находившиеся при нем понимали с трудом, он не мог произнести слова, не подняв рукою подбородка. Вкуса не имел, ел все без разбора и с жадностию. В продолжение 8 лет не примечено ни одной минуты, когда бы он пользовался настоящим употреблением разума; сам себе задавал вопросы и отвечал на них; говорил, что тело его есть тело принца Иоанна, назначенного императором российским, который уже давно от мира отошел, а на самом деле он есть небесный дух, и именно св. Григорий, потому всех других людей почитал мерзейшими тварями; говорил, что так как люди друг перед другом и св. иконам кланяются, то этим и оказывается их мерзость и непотребство, а небесные духи, в числе которых и он, никому поклоняться не могут; желал быть митрополитом, для чего выпросил себе у Бога позволение временем и поклоны класть, как следует митрополиту. Нрава был свирепого и никакого противоречия не сносил; грамоте не знал, памяти не имел, молитва состояла в одном крестном знамении. Все время или ходил, или лежал, ходя, иногда хохотал» (Соловьев С.М. Сочинения. Кн. XIII. С. 306).

Еще в 1761 году он на письме матери делает запись, в которой говорит, что обещает по смерть не нюхать и не курить табака, не играть в карты, не пить сильно водку; на другом листке он обещает «дьявольских танцев не творить» (Бильбасов В.А. Указ. соч. Т. 2. С. 353).

По-видимому, шуточное название головы (по Далю).

Здесь Мирович, по собственному его объяснению, обращался к Панину. (Примеч. Корфа.)

То есть имени Петра Ивановича Панина. (Примеч. Корфа.)

Мирович впоследствии объяснял, что в это время он с отчаяния несколько раз покушался «самого себя истребить». (Примеч. Корфа.)

По-видимому, Дашкова ошибается.

Дашкова писала о своем отношении к П. и Н. Паниным следующее: «Скажу откровенно, я больше уважала брата-генерала за его солдатскую прямоту и твердость, что соответствовало моему характеру, и, когда была жива его первая жена (которую я чтила и любила от всего сердца), я чаще навещала семью генерала, нежели посланника» (Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 55).

Корф сделал тут следующее примечание: «Из архивного дела мы знаем, что еще в 1762 году в одном каземате с Иваном Антоновичем содержались какие-то Батурин и Володимеров. Первый из них, как видно по делам Тайной канцелярии, был подпоручик в отставке ив 1753 году составил заговор с целию возмутить рабочих (человек до 50 000) и возвести на престол великого князя

Петра Федоровича. Замечательно, что, сделавшись императором, Петр III не только не наградил Батурина, но даже и не освободил его, а напротив, велел по-прежнему содержать в Шлюссельбургской крепости» (Корф М. Указ. соч. С. 240). О первом рассказывает Екатерина II в своих «Записках» (Екатерина II. Записки императрицы Екатерины II. СПб., 1907. С. 157–158, 170–171, 183, 290–292).

Тут в цитированном М. Корфом манифесте имеется пропуск, о котором историк пишет следующее: «Подлинного манифеста, как он был составлен и переписан самим Мировичем, в деле не уцелело. Разбирая, впоследствии, его бумаги, Панин нашел, что в одном месте этого акта, говоря об императрице, Мирович “столь дерзостные и поносные изблевал речи против освященной особы монархини, что никакая рука сил иметь не может оные переписывать”. А потому, отправив подлинный манифест к императрице (от которой он более не возвращался), Панин оставил при деле одну лишь переписанную рукою Теплова копию с пропуском в ней упомянутых “изблеванных” выражений» (Корф М. Указ. соч. С. 256–257). В.А. Бильбасов обнаружил копию манифеста без пропуска, который и цитирует в своей книге (отмечено курсивом. Указ. соч. Т. 2. С. 381–382).

У Бильбасова – Чефарыцев.

В показаниях Мировича эта сцена описана так: «Князь мне сказал: “Смотри брат!”, на что я ему ответствовал, что “я давно смотрю и гораздо сожалею, что я давно с вами (т. е. с оным князем) времени не достает более переговорить, да к тому ж у нас и солдатство несогласное, и не скоро к этому приведешь”, а он на то мне ответствовал, с сожалением выговаривая, что-де “я об оном и сам знаю”. А при том оный князь, изъявляя свое дружество, просил меня, когда я буду в Санкт-Петербурге, то б его сыскать; на что я ему и обещался, что егда додаст случай там быть, то, конечно, не премину. Итак, с теми речами дошед до пристани, как скоро все сели в шлюбку, то оный князь паки свою просьбу мне повторял, чтоб по бытности в С[анкт]-Петербурге его сыскать, а за тем, прощаясь, и поехали» (Корф М. Указ. соч. С. 250). Примечательно, что о такой же просьбе Бессонова Мирович умолчал.

См. ниже.

Лебедев объявил впоследствии, что этого вопроса Мирович ему не делал и, значит, он ему про Власьева ничего не говорил. Мирович согласился, что действительно, быть может, ему это так только вообразилось. (Примеч. Корфа. Указ. соч. С. 253.)

Комендант узнал о происходившем от солдата Фролова, который прибежал сказать ему, что сержанта Иштирякова, посланного в Петербург с рапортом Власьева и Пекина, за ворота не пропускают, а офицер караульный со своею командою стали во фрунт и заряжают ружья пулями. (Примеч. Корфа. Указ, соч. С. 255.)

Помощь.

О результатах этой странной стрельбы в «Экстракте» сказано следующее: «И хотя в караульной под предводительством Мировича команде действительно тридцать восемь человек точно действующих, а гарнизонной команды всех чинов только шестнадцать человек было, и всеми оными с обеих сторон во время того мятежа выпалено было патронов с пулями сто двадцать четыре, но со всем тем ни одного человека раненого, а меньше еще убитого ни в которой команде не имелось, что не иному приписать можно, как по части тогда чрезвычайно велико состоящему туману, по части ж, что фронтовая команда на высоком, гарнизонная же в низком и несколько покрытом месте состояли, а еще и ночной поре, когда люди, от сна вставши, по большей части, может, не вовсе в настоящую память вошли» (Бильбасов В А. Указ. соч. С. 788).

Прибыл Веймарн в Шлиссельбург 13 июля и приступил, как говорит Корф, «к предварительным разведываниям» (Корф М. Указ. соч. С. 270).

В анонимной английской записке свидетель событий писал: «Тело несчастного Ивана было выставлено на следующий день в крепости. Огромная толпа народа стеклась отовсюду, чтоб посмотреть на него, и очень многим это дозволили. На принце была только рубашка и пара нижнего платья. Когда известие об убийстве пришло в Петербург, народ открыто стал высказывать в самых энергических выражениях свое сострадание к несчастному страдальцу и отвращение от события; несколько дней спустя многие гвардейские солдаты, расположенные в городе, были очень близки к возмущению, но смятение было остановлено ловкостью и энергиею князя Александра Голицына» (Корф М. Указ. соч. С. 268–269).

Причины подобной рекомендации – относительно тепла – нам не ясны. Что касается намерения захоронить Ивана Антоновича в церкви, то на этот счет было сделано указание самой Екатериной II: «Безымянного колодника велите хоронить по христианской должности в Шлюссельбурге без огласки…»

Так, 6 июля был взят под арест, по ошибке, поручик Василий Ушаков, родной брат Аполлона.

Начало французского текста.

Екатерина II еще не знала, что Ушаков утонул.

Конец французского текста.

М. Корф сделал к этому месту следующее примечание: «В этих бумагах было не три, а всего два почерка: Ушакова и Мировича; только одни бумаги писаны были последним крупно и очень тщательно, другие же очень мелко и чрезвычайно неразборчиво от скорости писания».

В нее входили архиерей Ростовский Афанасий, генерал-фельдмаршал граф Бутурлин, генерал-аншеф князь Голицын и барон Черкасов.

Напомним эпиграф ко второй части «Записок» Екатерины II: «Барону Александру Черкасову, из тела которого я честью обязалась извлекать ежедневно по крайней мере один взрыв смеха, или же спорить с ним с утра до вечера, потому что эти два удовольствия для него равносильны, я же люблю доставлять удовольствие своим друзьям» (Екатерина II. Указ. соч. С. 73).

Вот отчет Бекингемшира: «Поручик Мирович, охранявший в Шлиссельбурге принца Ивана, совратил подчиненных ему солдат и потребовал у коменданта незамедлительно освободить принца, а когда тот отказался, велел связать его и заставил хранителя порохового погреба выдать солдатам заряды. Возникший при сем шум встревожил приставов, капитана и поручика, бывших один в комнате у принца, а другой в прихожей. Мирович еще раз увещевательно обратился к своим солдатам, после чего с великими угрозами потребовал у приставов выпустить императора, как именовал он охранявшегося ими узника. Капитан и поручик, видя, что им никак не устоять противу силы, упредили Мировича об опасности его действий для жизни принца, поелику по инструкциям обязаны они на случай последней крайности умертвить его. Мирович же, не внимая никаким резонам, сломал дверь, что и понудило их к тяжкой необходимости исполнить предписанное. Первый удар разбудил несчастного юношу, спавшего в своей постели. Он отчаянно защищался и даже сломал одну из сабель. Только после восьми ударов Иван испустил дух. Засим офицеры отдали тело Мировичу и его солдатам, сказав, что теперь может он делать со своим императором все что угодно. Мирович отнес тело в кордегардию и, накрыв его, вместе с солдатами преклонил колена и целовал ему руки. После сего снял он с себя офицерский знак и шарф, отстегнул саблю и передал оные прибывшему командиру Смоленского полка полковнику Корсакову со словами: “Здесь ваш император, а со мною поступайте как вам угодно. Фортуна не благоприятствовала мне, но я не жалуюсь, но сожалею лишь об участи несчастных моих сограждан и о самой безвинной жертве предприятия моего”. Он расцеловал капралов и вместе с солдатами сдался. Были найдены печатные листы с оправданием приготовлявшегося переворота, соучастницею в котором подозревают княгиню Дашкову» (Русский двор в XVIII веке. М., 2005. С. 242–243; курсив наш. – О. И.).

Подчеркнутые слова записаны карандашом и, предположительно, иным почерком. (Примеч. издателя.)

Будто бы они не хотели расследовать его достаточно полно, чтобы оправдать императрицу. (Примеч. авт.)

Для осторожности – menagement (фр.).

Имеется в виду «Краткое изображение процессов» (1715). В этом законе в главе 2 «О признании» говорилось, что «когда кто признает, чем он винен есть, тогда дальнего доказу не требует, понеже собственное признание есть лут-чее свидетельство всего света».

Имеется в виду глава 6 «Краткого изображения процессов»: «О расспросе с пристрастием и о пытке».

Так у Бильбасова; выше Веймарн назван генерал-поручиком.

В данной работе принято следующее обозначение редакций «Записок», помещенных в издании «Записки императрицы Екатерины Второй» (СПб., 1907): «Записки, начатые 21 апреля 1771 года» – первая редакция] «Записки, продолженные в 1791 году» – вторая редакция] «Записки. Третья часть» – третья редакция] «Собственноручные записки императрицы Екатерины II» – четвертая редакция] «Записки» (с. 467–500) – ранняя редакция. Все цитаты по упомянутому изданию; они заканчиваются указанием страниц в скобках. Стоит заметить, что в настоящее время (эта работа писалась более 16 лет назад) автор придерживается другой концепции связи различных вариантов «Записок» Екатерины II: «ранняя редакция» представляется нам их первым вариантом, «первая», «вторая» и «третья» редакции – вторым вариантом, а «четвертая» – третьим вариантом. Мы не приводим тут обоснование подобной точки зрения, отсылая читателя к нашей книге «Екатерина II и Петр III: причины трагического конфликта».

В скобках здесь и далее указываются страницы по изданию: Записки императрицы Екатерины Второй (СПб., 1907).

Екатерина утверждает, что рост великого князя был вызван корью: «Эта болезнь значительно способствовала его телесному росту…» (59).

Бильбасов приводит любопытный разговор, попавший в депешу графа Брюля от 21 июня 1744 года, о том, что эта фраза запомнилась саксонскому посланнику барону Герсдорфу, хорошо понимавшему ее значение. Он будто бы, желая сделать угодное великому князю, напомнил за обедом о необходимости «пить здоровье по-русски»; но великий князь, обратясь к посланнику, заметил, что, если б барон знал скрытый смысл фразы, он, конечно, изменил бы ее так: «Дай Бог, чтобы скорее сделалось то, чего мы не желаем», намекая на противодействие саксонской партии браку с цербстской принцессой.

Промысел Божий (нем.).

Вот портрет Екатерины, принадлежащий перу Ст.-А. Понятовского (правда, он относится к более позднему периоду): «Ей было 25 лет. Она только что оправилась от первых родов и была в полном расцвете своей обаятельной красоты. У нее были черные волосы, ослепительной свежести и белизны цвет лица, большие выразительные голубые глаза навыкате, черные очень длинные ресницы, несколько заостренный носик, рот, как бы созданный для поцелуев, очаровательная форма рук, гибкий, стройный стан, быстрая и в то же время благородная походка, приятный тембр голоса. Роста она была скорее высокого, смеялась заразительно. Живая и веселая от природы, она с удивительной легкостью переходила от самой веселой, чуть не детской забавы к умственной работе, как бы она ни была трудна…» (Русская старина. 1915. № 12. С. 374).

Ш. Массон дополняет этот портрет Е.Р. Воронцовой следующими словами: «Она напивалась вместе с ним (Петром Федоровичем. – О. И.) и ругалась, как солдат; разговаривая, она косила, дурно пахла и харкала» (Массон Ш. Секретные записки о России. М., 1996. С. 102).

Чарторижская Софья Степановна (1746–1803) – дочь Степана Федоровича Ушакова, бывшего новгородским, а потом петербургским губернатором и наконец сенатором. Первый ее муж, Михаил Чарторижский, принадлежал к фамилии, существовавшей с XVII века в Польше и Малороссии и происходившей от побочной ветви князей Чарторижских; он был флигель-адъютантом Петра III. После его смерти и рождения С.П. Великого Софья Степановна вышла, в 70-х годах, замуж за графа Петра Кирилловича Разумовского, против желания его отца и семейства. Она была женщина светская, большая щеголиха. Муж ее, граф Разумовский, уволенный в 1789 году из военной службы с чином генерал-поручика, назначен был 19 декабря 1796 года, вслед за воцарением Павла Петровича, сенатором и произведен в действительные тайные советники. Примечательно, что Екатерина 2 апреля 1773 года потребовала от Елагина сведений о семействе Чарторижских (Сб. РИО. Т. XIII. С. 317).

Наша точка зрения изменилась благодаря тщательному исследованию упомянутого документа. Результаты этой работы изложены в нашей книге «Екатерина II и Петр III: причины трагического конфликта».

Об этом подробнее в нашей книге «Екатерина II и Петр III: причины трагического конфликта».

В ранней редакции «Записок» императрица поведала о попытке самоубийства, которую она пробовала совершить, но была остановлена горничной (489).

О ней подробно рассказано в нашей книге «Екатерина II и Петр III: причины трагического конфликта».

В 1881 году П.И. Бартеневым были опубликованы письма великой княгини Екатерины Алексеевны к графу З.Г. Чернышеву, на основании которых делался вывод о том, что он был ее любовником до С. Салтыкова (это признал Бильбасов, об этом писал Валишевский). Однако большинство авторов не задумывались проверить истинность публикации Бартенева и принадлежность перу Екатерины сохранившихся подлинников писем. А это было необходимо сделать, поскольку переписка с 3. Чернышевым находится в явном противоречии с мемуарами Екатерины II, ставит под сомнение ее честность. Дело дошло до того, что первый переводчик на русский язык этих писем – М.А. Крючкова (Крючкова М.А. Мемуары Екатерины и их время. М., 2009) полагает, что в своих «Записках» (а в реальной жизни и подавно) Екатерина использовала Салтыкова «как ширму» (203–204). Правда, автор не может внятно объяснить, почему надо было лгать в своих «Записках», которые не предназначались для печати, и вообще, как мы считаем, ни для кого, кроме самого автора. М.А. Крючкова, правда, полагает, что «Записки» Екатерины предназначались для Павла Петровича; при этом она совершенно игнорирует нашу критику этой легенды (Крючкова МЛ. Судьба «династических документов». М., 2007. Вып. 2. С. 37–42). Надо очень не любить великую императрицу, чтобы допустить, что она способна на столь глупую, бессмысленную ложь в отношении роли Салтыкова. Почему, считая письма к 3. Чернышеву истинными, а «Записки» лживыми (тем самым утверждая, что Екатерина способна на еще большую ложь), не допустить, что дело обстоит как раз наоборот, что Екатерина выдумала упомянутые письма, что они – художественное (выдуманное) произведение, не исключено, что адресованное С. Салтыкову (а не З.Г. Чернышеву), как об этом сообщали французские дипломаты. Имеется еще ряд вопросов, на которые работа М.А. Крючковой не отвечает. Однако, несомненно, упомянутая проблема должна быть всесторонне исследована. Мы готовим большую работу, ей посвященную.

Читая этот текст, трудно поверить, что все это образец художественной литературы, а не описание реальной истории первой большой любви Екатерины. Неужели все эти психологические тонкости – обман?

Кто был этот «другой»? Ответить на этот вопрос трудно. Кажется, что речь идет в иронической форме о Петре Федоровиче… Но каким он – импотент – мог быть «соперником Салтыкову»? И что это за странная цифра – 7? Нельзя совершенно исключить, что неточность текста или его перевода порождает таинственного любовника, который скрывается, как полагают некоторые исследователи (М.А. Крючкова), в письмах Захара Чернышева.

Давайте вспомним, что, по некоторым мнениям, этот текст – выдумка, скрывающая Захара Чернышева. Но его (текста) живость и естественность, как и многие другие места в «Записках», заставляют принимать их как подлинные.

Неужели и это сочинено? А на самом деле имелся в виду 3. Чернышев… Трудно, трудно поверить!

Обратите внимание: не Чернышев, а Салтыков, и безо всяких оговорок.

Об «отношениях» с Чернышевым французские дипломаты не знали.

Ошибка автора; на самом деле в 1771 году.

Стоит заметить, что существует гравюра Броше, на которой Константин Павлович (мальчик) изображен в профиль с прекрасным прямым носиком. Насколько это изображение соответствовало действительности, трудно сказать, если учесть остальные его изображения, на которых юный великий князь уже имеет характерный нос (например, на эрмитажной камее, где мальчик Константин изображен в профиль с братом Александром).

Теперь некоторые деятели стремятся внушить мировому сообществу, что «такой» народ – русские, имеющий столь «плохие корни», не должен занимать столь большую территорию.