И она с невыразимой тревогой устремила свой пылающий взгляд на лицо Алексея Михайловича.
Но Долгорукий ответил не сразу.
В то мгновение, когда Алексей Михайлович увидел княжну Анну, радость его была так сильна, что он на минуту забыл все свои мстительные помыслы, что даже та жгучая страсть, которою он пылал всё время к молодой девушке, как бы стушевалась перед блаженством этого неожиданного свидания. Но стоило только княжне упомянуть, что она пришла совсем не ради него, что её привела только тревога за жизнь Барятинского, и тихое радостное чувство исчезло без следа, и Алексея Михайловича снова охватила прежняя непримиримая злоба, снова проснулась дикая страсть.
«Хорошо же, красавица, – подумал он, – если ты сама попала в мои руки, так теперь уж тебе не удастся вырваться из них!»
И, глядя прямо в глаза молодой княжны, он сказал:
– Да княжна, я говорил правду.
– Значит, Вася жив? – радостно воскликнула молодая девушка.
– Да княжна, жив.
– Значит, вы его не убивали?
Долгорукий печально улыбнулся и развёл руками.
– Вам наклеветали на меня, Анна Васильевна. Правда, я был зол на князя Барятинского, зол за то, что он оказался более счастливым в поисках вашей любви, чем я. Я ведь любил вас, Анна Васильевна… любил не меньше, чем Барятинский, и, понятно, мне тяжело было сознавать, что вы предпочли его мне! Правда, я хотел ему мстить, но когда он стал вашим женихом, я примирился со своей судьбой, отнявшей вас у меня!..
Алексей Михайлович всё это сказал таким задушевным тоном, такая глубокая грусть и такие нежные нотки звучали в его голосе, что княжна Анна, несмотря на всё своё предубеждение, невольно поддалась обаянию этой задушевности и взглянула на Долгорукого уже не таким гневным взглядом, как прежде.
А Алексей Михайлович, заметив впечатление, произведённое на молодую девушку его словами, продолжал тем же задушевным тоном:
– Поверьте, княжна, что я глубоко сожалел о несчастии, постигшем вас, когда исчез князь Барятинский. Я совершенно случайно узнал, что он жив, и тотчас же поспешил сообщить это вам. Поверьте мне, что если б я был виновен в его исчезновении, я никогда бы не стал извещать вас, что он жив.
– Да, да, правда! – прошептала Анна. – Спасибо вам, князь, спасибо! Простите меня, что я так дурно думала о вас.
Едва заметная усмешка, словно тень, пробежала по лицу Долгорукого, но Анна не заметила этой усмешки и, занятая тревожившим её вопросом, быстро спросила:
– Но где же он? Где?
– Кто? Василий Матвеевич? – переспросил Долгорукий.
– Ну да, конечно!
– О, он недалеко отсюда.
– Но он здоров? здоров?..
Долгорукий печально покачал головой.
– Нет, княжна, он болен, – сказал он. – Я не стану обманывать вас.
Анна Васильевна вздрогнула всем телом и пошатнулась. Она почувствовала, как смертельный холод проник в её сердце, как кровь точно заледенела в жилах, перед глазами замелькали кровавые точки. Ещё минута, – и она бы лишилась чувств. И только страшным усилием воли ей удалось побороть слабость, внезапно охватившую её.
– Что с ним? – едва смогла она прошептать дрожащим, прерывающимся голосом. – Что с ним такое? Ради Бога, скажите скорей!
– Успокойтесь, княжна! Кажется, ничего опасного нет.
– Но где он? Где он?
– Тут недалеко, за Крестовской заставой, на одной мельнице.
– Как он туда попал?
Долгорукий улыбнулся.
– Ну уж этого, простите, Анна Васильевна, я вам сказать не могу, я и сам не знаю.
– Но как же вы узнали?
– Совершенно случайно. На этой мельнице служит в засыпках наш оброчный холоп. Он был здесь и рассказывал в людской, как он со стариком мельником поднял на Троицкой дороге какого-то больного Преображенского офицера. Гараська передал этот рассказ мне. Я заинтересовался, поехал на эту мельницу и убедился, что этот офицер не кто иной, как ваш жених.
– Но как же вы не привезли его сюда?
– Простите, княжна, – мягко заметил Долгорукий. – Я не мог этого сделать уж хотя бы по одному тому, что, привези я его сюда, пошли бы непременные толки, что я виноват в его болезни.
– Но как вы его нашли? Чем он был болен?
– Он был тогда в беспамятстве; а чем он болен, – не умею вам сказать.
