Попытка шире взглянуть на итоги перемен, происходивших в Петербурге в конце XVIII в., уводит далеко от вопроса о способности императрицы контролировать и направлять процесс обновления. Впрочем, и никакая власть не может произвольно распоряжаться процессом урбанизации.
Очевидно, что урбанизация в Петербурге представляла собой нечто гораздо большее, чем простой прирост населения. Урбанизация никогда не характеризуется только количественно, для неё характерны фундаментальные качественные сдвиги в образе жизни, ломающие старые сельские модели. Населённый пункт может быть очень крупным, не превращаясь в настоящий город, а оставаясь своего рода «макродеревней». Именно так часто воспринимали Москву в XVIII в. Что же касается Санкт-Петербурга, то разнородное его население, высокий уровень специализации рабочей силы, забота о системе образования, повышение культурной активности, развитие благотворительности – всё говорит о высокой степени урбанизации. Гораздо труднее определить, насколько менялась система ценностей у столичного населения под влиянием жизни в городе. Например, не обнаружено никаких данных о падении роли религии в жизни петербуржцев, об ослаблении семейных уз или деревенских связей. Тем временем возникало ощущение – во всяком случае, у русских писателей, – что в петербургской жизни есть нечто отличное от жизни в любом другом месте в России. Город каким-то образом менял людей. Но ценности, свойственные большинству петербуржцев, вероятно, изменялись мало. Все ещё сохранялось слишком много правовых – не говоря уже о психологических – связей с деревней. Но если у нас нет доказательств того, что ментальность горожан менялась, то нет и оснований утверждать, что в столице не формировался новый, городской тип мышления. В этом вопросе молчание источников заставляет с осторожностью подходить к выбору той или иной точки зрения.
Если применять те критерии урбанизации, о которых шла речь выше, к России в целом, то оказывается, что кроме Петербурга в XVIII в. никакой другой русский населённый пункт, за исключением, может быть, одной Москвы, нельзя назвать настоящим городом. То, что столица первой пережила урбанизацию, несмотря на запоздалый старт, было естественно. Больше ни один город в России не был так тесно связан с центральной администрацией и не имел таких преимуществ в морской торговле (до основания Одессы ближе к концу столетия). Очевидно также, что ни один русский город в рассматриваемый период не рос так быстро, как Петербург. Да и ни один город Европы не мог сравниться с ним размахом и темпами преображения. Рост Петербурга выглядел особенно выдающимся на фоне неблагоприятных природных условий, которые, казалось бы, должны были препятствовать развитию города. Это и суровый климат, и отсутствие в окрестностях столицы сколько-нибудь многочисленного сельского населения, которое служило бы источником рабочей силы, и дальние расстояния, на которые приходилось перевозить грузы для поддержания жизнеспособности города.
Внутри же России урбанизация, как сказано выше, ещё не начиналась ни в одном населенном пункте, кроме Москвы. Москву продолжали называть большой деревней даже в XX в. – название, совершенно неприменимое к Петербургу ни на одной стадии его существования. Но Москва не могла тягаться с новой столицей. В царствование Екатерины Петербург превзошел Москву численностью населения, значением для экономики страны, культурным развитием. Город-узурпатор, не доживший ещё и до ста лет, был динамичнее, он сильнее влиял на сельскую Россию, чем его шестисотлетняя соперница. Россия получала новые идеи, технологии, привычки к комфорту и роскоши благодаря Петербургу.
Одним из предметов настоящего исследования послужили энергично развивающиеся экономические связи между Петербургом и значительной частью сельской России. Столица не могла бы выжить, не черпая средства к существованию из многих регионов империи, но и внутренняя Россия также приобретала зависимость от Петербурга, который дополнял, если и не обеспечивал полностью, её жизненные средства. В исследовании советского историка Л.В. Милова высказана мысль о том, что к середине ХVIII в. отработочные повинности крестьян, т. е. барщина, на российском Северо-Западе достигли максимума. Производительность труда в этой части страны была сравнительно низкой из-за скудных почв и короткого сезона вегетации, поэтому помещики, чтобы увеличить свои доходы, стали переводить крестьян на оброк
