Пауза. Взоры всех присутствующих прикованы к "Господу", которого Распутин только что пустил в кабинет.
Распутин тем временем вернулся на свое место – на диван к Феофану – и продолжил рассказ.
Ну, так вот. Дошел я до точки. Пил ить, безобразничал, бит бывал. Вма́ле не сгинул. Чую: невмоготу без Господа дальше жить. Стал по монастырям шарить. А обрел в ямке. Дверцу там приоткрыл – Он и шмыгну́л. Как мыша́.
Феофан(недоверчиво): А в Петербург зачем пришел? Зачем странничаешь, коли Господь в ямке?
Распутин: Так ить дорога – что твоя ямка.
Пауза. Феофан не понимает.
Вот смотри. (жестикулирует) Есть дом – отсель выходишь и возвращаешься. Есть святынька дальняя – туда, стало быть, идешь. А пустое место промежду ними – дорога… Я спервоначалу как паломничал: мол, иду к Верхотурскому праведнику. Приложиться чтоб. Мол, в мощах соль, а дорога – так, препона. Да ямка научила, и (торжественно) "препона" встала во главе угла… Святыньке поклон до земли – без нее кака́ дорога-то? Но Господь не в ей – (качает головой) не в святыньке… Беспокойный Он у нас – Господь-то. На месте не сидит, в церква́х не царствует…
Иеромонах(Илиодору, вполголоса): А ведь хорош "самородок"! Как я его сразу не разглядел?
Илиодор: Закисли вы в своих академиях. От жизни народной, посконной, крестьянской носы воротите. А сила-то в ней!
Иеромонах(возражает): Ну, крестьяне такого, положим, на смех поднимут. А то и батогами. А вот для петербу́ржан экзальтированных – в самый раз! Чтоб столоверче́ние позабыли и граа́ли свои. Тут фурор с гарантией… В общем, не мешкайте – берите мерина сего, и в стойло.
Илиодор: А твоему (кивает на пустующее кресло Сергия) не обидно кудесника сего из рук упускать?
Иеромонах(сквозь зубы): Нет. Не надобен. Это – по вашей части.
Феофан встает с дивана и быстро ходит по комнате, потирая руки.
Феофан: Поразительно! Но ответь – зачем тогда церковь: служба, уставы, духовенство, храмы? Если в ямке Господь.
Распутин: (смеется): А откель я про Него узнал – про Господа-то? Да и святыньки, из-за которых дорога быва́т – от нее. Нет, дружок, без церквы никуда.
Я ж и к вам-то сюда не из баловства дошел. (беря тон, как давеча с Сергием) Худая у нас це́рква-то в Покровском. Иная изба краше. Поправить надоть. Думаю: среди высоких да сильных я ловчее капитал соберу. (подмигивает)
Гермоген что-то шепчет Феофану. Тот кивает, встает и уходит.
Гермоген: Прости, Григорий, Христа ради! Не распознал я с налету душу твою!
(Помощнику) Тащи поднос! Да поширше – чтобы сервиз чайный на полдюжины персон входил! (подмигивает) Соберем, брат, тебе капиталец!
Секретарь приносит большой серебряный поднос с ручками.
(торжественно) Вот тебе первый вклад!
Достает из кармана рясы несколько смятых купюр большого достоинства и добавляет к ним так и не поцелованный Распутиным золотой крест с массивной цепью.
(спохватывается) Ой, вру! Ты ж от Сергия. Он у нас сух, да не прижимист. Дал, небось.
Распутин лезет за пазуху и демонстрирует сергиевы купюры.
Распутин: Глядит ко. Во как раскошелился! (лукаво) С пониманием человек.
Илиодор(подкладывая на поднос несколько новеньких серебряных рублей, торжественно): Ты, Григорий, в начале большого пути. Проникнися сущностью момента. Великий подвиг тебе предстоит – аристократию малахольную за жабры брать будем (показывает, как именно берут за жабры). От так! Чтоб не выпорхнула!
Гермоген(патетически): Апостольская нива тебя Григорий ждет. Побелели колосья-то. Налились.
Появляется Феофан в сопровождении княжон-черногорок. За ними следом идут мужья – великие князья Петр Николаевич и Николай Николаевич. Обе княжны говорят с сильным балканским акцентом. Стана владеет русским языком несколько лучше, чем Милица.
Илиодор(торопливо): Только смотри голову не потеряй, когда вознесешься. Помни, к чему призван. И кем…
Гермоген и Илиодор уходят.
