Мак неторопливо и очень аккуратно выбрил кожу вокруг своих коротких солдатских усиков щеткой и сказал:
— Точно не знаю. То ли ты хотел меня выкинуть из окна, то ли выпрыгнуть сам. Впрочем, возможно, тебе просто не понравились гардины.
— Боже мой!
Мак сполоснул лицо и добавил:
— Ну и надрался же ты вчера, Питер.
— Что я ещё натворил?
— Два лейтенанта и майор. Внизу в салоне. Десять минут оскорблений.
— Майор! Господи! — Питер закрыл глаза.
— Думаю, что лейтенанта ты ударил, — голос Мака из-за полотенца звучал приглушенно. — Во всяком случае, что-то ты ударил, можешь не сомневаться. Ты порезал руку.
Питер открыл глаза и посмотрел на руку. На тыльной стороне правой кисти зияла широкая, отвратительная рана, уже начинающая припухать по краям. Только взглянув на рану, он почувствовал, как болит рука.
— Я помазал её йодом, — сказал Мак. — Ты не умрешь.
— Спасибо, — Питер бессильно уронил руку и облизал сухие губы. — Что я говорил майору?
— Называл его «человеком из джунглей», «имперским пожирателем падали», «гезирским кровососом» и «штабным палачом».
— Достаточно, — прохрипел Питер, правая сторона его черепа болела невыносимо.
— Ты был к нему несправедлив, — спокойно сказал Мак. — Майор — парень вполне приличный. Три года воевал в пустыне. Доставлен из Сицилии с дизентерией. Дважды ранен. К штабу приписан всего четыре дня назад.
— Боже мой, — прошептал Питер. — Боже мой…
В комнате установилась тишина. Мак натянул рубашку и расчесал волосы.
— Ты его имени случайно не знаешь? — наконец спросил Питер.
— Майор Роберт Льюис. Было бы неплохо, если бы ты его нашел и пожелал доброго утра.
— А как насчет лейтенантов?
Мак достал записную книжку, сверился с записями и сказал:
— Макинтайр и Кларк. Ждут тебя с нетерпением.
— Очень скоро наступит день, — пробормотал Питер, — когда я вообще перестану пить.
— Небольшое количество виски, — мягко произнес Мак, — благотворно действует на душу. Чем я могу сейчас тебе помочь?
— Ничего не надо. Спасибо.
Мак направился к дверям.
— Мак…
— Слушаю вас, капитан… — звание Мак произнес очень серьезным тоном, в котором, однако, можно было уловить легкую насмешку.
— Мак, это случилось со мной первый раз в жизни.
— Знаю, — ответил Мак и вышел из комнаты.
Питер встал, доковылял до умывальника и посмотрел на себя в зеркало. Он увидел знакомое удлиненное лицо, зазубренный, со следами от шва шрам на лбу и странное темное пятно в глазу. Совсем недавно целых три недели он этим глазом ничего не видел. Отражение в зеркале слегка вибрировало, так, как оно вибрировало два последних месяца.
Питер тщательно побрился и вышел, чтобы принять душ. Вернулся он освеженным и чувствовал себя значительно лучше. Одевшись, он снял погоны с тремя звездочками со старой форменной рубашки и прикрепил к свежей, автоматически проверив, не осталось ли на них следов губной помады. Три с половиной года тому назад, когда он служил в Аррасе, на погонах сохранились такие следы, и он проходил весь день, не зная об этом и не переставая удивляться, почему с губ сержантов не сходит улыбка.
Покончив с туалетом, он вышел, чтобы принести извинения майору.
Он сидел за письменным столом и нещадно потел. В Египте стояла такая жара, что Питеру казалось, будто он пребывает внутри воздушного шара, в который непрерывно подавался горячий воздух, и давление в котором постоянно нарастало. Пропитанный жаром воздух был наполнен стрекотом пишущих машинок, а перед глазами роились подлинные хозяева Египта — хитрые и злобные мухи.
Приковылял сержант Браун (толстые стекла его очков затуманились от пота), положил перед Питером на стол толстенную пачку каких-то документов и столь же нелепой походкой удалился. Форменная рубашка сержанта Брауна пропиталась потом, а спинка стула, на которую опирался сержант, выжимала влагу из ткани, и по обнаженным ногам пехотинца текли струйки пота, теряясь в толстых шерстяных гетрах.
Питер уставился на стопку бумажных листков. Это были аккуратно расчерченные таблицы и графики с весьма сложной системой пояснений. Их следовало тщательно проверить, внести исправления и затем подписать.
