— Так, мама.
— И теперь ты считаешь удачей, когда получаешь алименты шесть раз в год вместо положенных двенадцати, — с горьким смешком, сказала мадам Решевски. — Меня никто никогда не слушал. Даже мои дети. И в результате они страдают.
— Да, мама.
— То же самое и с театром! — воскликнула мадам Решевски, сопроводив восклицание яростным взмахом рук. — Могу ли я спросить, почему ты в этом сезоне не выходишь на сцену?
— Видимо, потому, что в этом сезоне для меня не оказалось подходящей роли, — пожала плечами Хелен.
— Вы слышите? Оказывается, для моей дочери не нашлось подходящей роли, — с холодным смешком произнесла мадам Решевски. — В наше время мы делали семь спектаклей в год и не смотрели, подходит нам роль или нет.
— Мамочка, дорогая… — покачала головой Хелен. — Сейчас все по-другому. Это не Еврейский театр, мы играем не на идиш, а на улице не 1900-ый год.
— Тот театр был гораздо лучше, — громко заявила мадам Решевски. — Да и время тоже было лучше.
— Конечно, мама.
— Труд! — выкрикнула мадам Решевски, хлопнув себя изо всех сил обеими ладоням по бедрам. — Мы трудились! Актер играл, писатель писал, а публика приходила на спектакли! А теперь у вас только киношка! Фи!
— Да, мама.
— Даже ты, и то — лентяйка, — продолжала мадам Решевски, разглядывая себя в зеркальце, вделанное в ридикюль. Мадам желала убедиться в том, что всплеск воинственных эмоций не нанес урона её физиономии. — Ты сидишь и ждешь алиментов. Но даже и они не приходят. Хотя… — она окинула дочь критическим взором и продолжила, — … несмотря на то, что ты одеваешься крайне вызывающе, ты… — чтобы подыскать наиболее точное определение она задумалась, скривив рот, — … ты производишь потрясающее впечатление. Все мои дочери выглядят потрясающе. Но никакого сравнения со мной, когда я была чуть моложе… — покачала головой Мадам Решевски. — Никакого сравнения со мной… Никакого сравнения… — пробормотала она, откинувшись на спинку сидения.
Далее они ехали в полном молчании.
Хелен шагала рядом с матерью по густо населенному мраморными памятниками кладбищу. Гравий, которым были засыпаны прекрасно ухоженные дорожки, деловито шуршал под их ногами. Мадам Решевски сжимала в кулаке дюжину желтых хризантем, а на её физиономии можно было увидеть выражение нетерпеливого ожидания. А по мере того, как они приближались к могиле, лицо мадам начинало выражать чуть ли не удовольствие.
— Может быть… — к ним подошел бородатый, пожилой мужчина. Мужчина был очень чист и очень розовощек. На нем было черное с головы до ног, религиозное облачение. Он прикоснулся к руке мадам Решевски и спросил: Может быть, вы желаете, леди, что бы я вознес молитву за душу усопшего?
— Убирайтесь! — воскликнула мадам Решевски, сердито отдергивая руку. Авраам Решевски вполне может обойтись без профессиональных молений!
— Для Авраама Решевски я вознесу молитву бесплатно, — с печальным поклоном и очень тихо сказал человек в черном.
Мадам Решевски остановилась и бросила на пожилого мужчину короткий взгляд. В её холодных серых глазах появилось некоторое подобие улыбки.
— Хелен, дай старцу доллар, — сказала она и с царственной снисходительностью прикоснулась к черному рукаву.
Хелен порылась в сумочке и извлекла доллар. Старик отвесил ещё один печальный поклон.
Хелен поспешила вдогонку за удаляющейся матерью.
— Видите? — бормотала мадам Решевски, решительно шагая вперед. Видите? Несмотря на то, что этот человек умер пятнадцать лет тому назад, он все ещё знаменит во всем мире. Держу пари, что старикан лет двадцать пять не предлагал никому бесплатно помолиться. А ты ещё не хотела приходить! бросила она, оборачиваясь к Хелен. Широко шагая дальше, она не переставала бормотать: — Знаменит во всем мире… По всему свету…
— Не так быстро, мама. Твое сердце…
— Пусть мое сердце тебя не волнует, — мадам Решевски резко остановилась, повернулась лицом к дочери и вытянула вперед обе руки, как бы запрещая той идти дальше. — Мы почти на месте. Ты оставайся здесь, а к могиле я пойду одна. — Она произнесла это, не глядя на дочь. Её взор был устремлен на массивный могильный камень из серого гранита, с начертанным на нем именем мужа и уготованном для неё местом под ним. — Отвернись, Хелен, дорогая, — очень тихо сказала она. Я хочу побыть с ним одна. Когда придет время, я тебя позову.
