— Палатки! — говорил Люббок, мрачно вращая перед собой бокал с пивом. Его голос отдавался хриплым эхом в полутемном зале «Бара Коди» практически безлюдного в этот поздний зимний вечер. — Вы поступаете в армию и морозите себе задницу, сидя среди зимы в палатке. Я же — человек цивилизованный и привык жить в квартире с паровым отоплением.
Закончив тираду, Люббок с вызовом огляделся по сторонам. Он был высок ростом и широк в плечах. Одну щеку Люббока украшал длинный, но довольно аккуратный шрам, а его огромных размеров руки могли принадлежать только докеру. Два других посетителя бара внимательно смотрели в свои бокалы с пивом.
— Интересы национальной обороны, — произнес бармен — невысокий бледный человек в жилете и фартуке. У бармена были очень белые, поросшие волосами руки и длинный, нервический нос. — Каждый должен чем-нибудь жертвовать.
— Главная беда этой страны состоит в том, — громко заявил Люббок, что в ней развелось чересчур много вонючих патриотов.
— Не надо выступать против патриотизма, — сказал человек, сидевший ближе всего к Люббоку. — Во всяком случае, в моем присутствии.
— Как тебя зовут? — спросил Люббок, бросив на говорившего угрожающий взгляд.
— Доминик ди Калько, — четко произнес тот, давая понять, что запугать себя не позволит. — Лично я ничего плохого в патриотизме не вижу.
— Это надо же, — сказал Люббок, — он не видит ничего плохого в патриотизме. Тоже мне итальянский патриот!
— Ты им нужен, — заметил Суинни, сидевший с другой стороны от Люббока. — Ты им очень нужен — там в Греции.
Все рассмеялись, а Суинни горделиво огляделся по сторонам. Его слегка помятая и раскрасневшаяся от выпитого пива физиономия источала самодовольство.
— Я — американский гражданин! — завопил Ди Калько. — Может быть это дойдет до вас, ребята, после того, как вы перестанете ржать.
— Знаете на что мне хотелось бы посмотреть? — со смехом продолжал Суинни, сопровождая слова взмахом руки. — Я был бы жуть как рад взглянуть на попытки итальянской армии вторгнуться на «Красный мыс».
— Я не люблю Муссолини! — выкрикнул Ди Калько. — Но не смейте разевать пасть по поводу итальянской армии!
— Три ирландца… — не унимался Суинни. — Три ирландца разгонят итальяшек за полчаса. Макаронники хороши лишь тогда, когда воюют друг против друга.
— Эй ты, как там тебя, может быть прогуляемся немного? — негромко спросил Ди Калько.
— Полегче, ребята! — вмешался бармен, умиротворяющее подняв руки. — Не забывайте, что мы в Америке.
— Запомни, — сказал Ди Калько, — я вызвал тебя на дуэль. Не знаю, правда, как тебя зовут.
— Меня зовут Суинни! — завопил Суинни. — И пара моих двоюродных братьев служит в Королевских военно-воздушных силах!
— Круто! — заявил Люббок. — Парня кличут Суинни, а два его кузена служат в английской авиации. Только представь, — продолжал Люббок, обращаясь к бармену, — какие ирландские парни служат под английскими знаменами!
— Что с тобой? — спросил бармен. — Неужели ты готов спорить со всеми посетителями этого салуна?
— Да, клан Суинни, видимо, то ещё семейство, — продолжал Люббок, похлопывая одного из членов клана Суинни по спине.
— Они сражаются за тебя и меня, — холодно произнес Суинни. — Защищают наш образ жизни.
— Согласен, — сказал Ди Калько.
— Точно, — подтвердил Бармен.
— А как тебя зовут? — обратился к бармену Люббок.
— Коди, — ответил тот. — Уильям Коди.
— Ты что, решил надо мной поиздеваться? — спросил Люббок и ожег бармена сердитым взглядом.
— Богом клянусь, — подтвердил свои слова бармен.
— В Вайоминге есть памятник. Буффало Биллу.[7] Он что, твой родственник?
— Чистое совпадение, — ответил бармен.
— Нацеди-ка мне пива, Буффало Билл, — сказал Люббок. — Внимательно проследив за тем, как бармен наливает пиво и ставит бокал на стойку, Люббок с восхищением продолжил: — Это надо же. Из тех самых рук. От человека, которому в Вайоминге поставили памятник. Не удивительно, что ты такой большой патриот. Если бы в мою честь воздвигли монумент в Вайоминге, я тоже стал бы патриотом.
