Вот еще один магазин, но он закрыт, и стальная штора опущена. Перед магазином устроился старик-нищий. Растянулся на большом джутовом мешке, в ногах миска с парой монеток. Солнце изо всех сил бьет ему прямо в лицо, а он изо всех сил щурится в ответ. По щекам ползают мухи, но он вроде и не замечает. Нищий не спит, он пытается встать и не может. Чамди хочется ему помочь, но страшно: а вдруг старик сумасшедший, вдруг он его ударит? Лучше не рисковать – один раз его уже назвали вором!
Чамди шагает обратно к храму.
Окошко бесплатного медпункта забрано решеткой. Похоже на большую коричневую клетку. Наверное, по ночам люди забираются и крадут лекарства. Чамди жалко больных. Когда у Чамди поднимается температура, на небо смотреть нельзя, не пускают. А ведь синее небо – самое лучшее лекарство для воспаленных глаз.
Почему медпункт до сих пор не открылся? Вдруг доктор сам заболел? Тогда он никому не может помочь. Миссис Садык тоже случалось болеть. Она лежала в постели и ужасно кашляла, а больных детей никто не лечил и не утешал.
Чамди не хочет думать о приюте и быстро уходит от медпункта. Внезапно у него начинает кружиться голова, и Чамди падает. В ушах оглушительно дребезжит велосипедный звонок, Чамди пытается встать, но нет сил.
– Ты что, ослеп? – орет велосипедист, еле-еле успевший вильнуть в сторону.
Чамди тоже сердится, только на себя – за слабость, за то, что и дня не может продержаться без пищи. Это все от жары, говорит он себе. Он обращается к небу, просит дождя, хоть и знает, что все напрасно.
Впереди водопроводный кран. Нельзя терять сознание посреди улицы. Чамди выставляет вперед руки и рывком поднимается. Перед глазами все плывет, но Чамди дотягивается до крана и хватается за него, чтобы не упасть снова.
По счастью, из крана опять течет вода, и один только ее вид придает Чамди сил. Он пьет и пьет, уговаривая себя, что водой тоже можно наесться. Еще бы живот в этом убедить, тогда и ноги не будут подкашиваться. И никакого вранья – живот теперь и правда полный.
Пить Чамди больше не хочется, а вот есть – еще как. Он совсем ослабел. Как и прошлой ночью, он сидит под краном, закрыв глаза, и слушает улицу. Непонятно, какая от звуков польза, но глаза закрыты, и кроме звуков больше ничего не осталось. Сначала приходится напрягаться: вокруг очень много звуков сразу. Но Чамди слышит звонок велосипеда и вдруг понимает, что делать. Надо слиться с этим треньканьем. Подняться с ним, отправиться туда, где звонок побывал, на городские улицы или проселочные дороги. Чамди чувствует, что летит. Это невозможно, говорит ему разум. Да ну этот разум к черту! Велосипедный звонок становится тише, удаляется, его сменяет автомобильный гудок, похожий на крик ослабевшего, израненного носорога. И все же его мощи хватает, чтобы унести Чамди подальше от крана и киноафиши. Чамди улыбается, не открывая глаз. Автомобильный гудок сменяется ревом грузовика, а это целых десять носорогов. Они унесут Чамди так далеко, что даже полицейский с киноафиши, хоть он и привык гоняться за гангстерами, его не поймает. Пожалуй, Чамди повезло, ведь голоду тоже его не догнать.
Красные и зеленые огоньки погасли. Без них дом сливается с небом, темный на темном. Ветра нет, рубашки, штаны, простыни, полотенца, нижнее белье на провисших от тяжести веревках даже не колышутся. Жалко, что нет огоньков. Они так красиво бегали то в одну, то в другую сторону. Черные гудроновые разводы на стенах складываются в узоры. Интересно, когда этот дом построили? А люди, которые в нем родились, они до сих пор тут живут? Неужели можно всю жизнь просидеть на одном месте? Чамди нарочно об этом думает, чтобы отвлечься от мыслей о голоде. Вторая ночь без еды.
Он сидит возле крана и рассматривает улицу. Вот проезжает такси, водитель выставил в окно руку с папиросой. Визг тормозов – это старуха шмыгнула через дорогу перед мотоциклом, мотоциклист громко ругает старуху, она что-то сердито кричит в ответ.
Двухэтажный автобус, накренившись, ползет по улице. Внутри сияют огни, время позднее, пассажиров мало. Длиннобородый мужчина спит, уткнувшись в спинку переднего сиденья. Может, он уже и остановку свою проспал, думает Чамди.
