Клянусь точкой родинки, что зернышку мускуса
Подобна! Не удивись словам ты сравнившего, -
Напротив, дивись лицу, что прелесть присвоило
Себе, не забывши взять мельчайшего зернышка.
И еще:
О ты, чей лик украсила родинка,
Что мускусу подобна на яхонте, -
Не будь жесток и близость даруй ты мне,
Желание и пища души моей!
Вот, насколько она прекрасна. И если вам и этого мало, я скажу, что она с гладкими щеками, высокой грудью, длинной шеей, крутыми бедрами, глаза ее, как глаза газели, брови, как луки, уши, как мешочки, груди, точно гранаты, рот - печать Шломо, губы, словно кораллы и сердолик, стан подобен ветви ивы, и она стройна, как тростник, а дыхание ее - бальзам. И разгоняет она заботы нежностью своего кроткого сердца, исцеляет болезнь звучными, сладкими речами, и это лишь малая толика присущих ей достоинств.
Абу-ль-Хасан почувствовал некоторое томление пониже пупка. Ицхак - седой, сгорбленный старик, когда доходило до товара, умел описывать его, подобно увлеченному безусому юноше, или будить юношу в покупателе.
- Введи ее! - голос визиря Абу-ль-Хасана прогремел, подобно послегрозовым раскатам, или - что не менее страшно - подобно гласу сиятельнейшего Шамс ад-Дина Мухаммада, когда тот оглашал свою волю.
- Господин...
Абу-ль-Хасан остановил возражения Ицхака движением длани. Пухлой длани с переливающимися перстнями на каждом из пальцев.
- Если она так же прекрасна... если она в половину так же прекрасна, как описываешь ее мне ты, неверный, клянусь Аллахом - да будет он превознесен и прославлен, я дам тебе за эту невольницу... двенадцать тысяч!
- О, мудрейший среди визирей...
И снова сияние перстней остановило причитания старца.
- Но, если она...- в голосе снова проступил гром, а редкие брови сдвинулись к переносице, - ты не получишь ничего, грязный еврей! Ни данника!
Ицхак отпрянул в ужасе. И даже закрыл лицо руками. Сухими руками с синими венами.
Купцом еврей был отменным, но актером никаким. Слишком притворно. Абу-ль-Хасану показалось, он видит, как сквозь вены посверкивают лукавые глазки Ицхака. Может, хитрый еврей, зная характер Абу-ль-Хасана, рассчитывал на такой поворот разговора с самого начала. Что ж, тем лучше, значит, новая невольница торговца действительно хороша.
Абу-ль-Хасан нетерпеливо заерзал на подушках, нежнейших подушках, набитых страусовым пухом, в один момент сделавшихся жесткими.
Ицхак доковылял до дверей, сделал знак слугам, и девушку ввели.
В подушки, вместо перьев птицы, будто натолкали камней. Крупных камней с острыми сторонами.
Черная хабара прикрывала лицо, плечи, стан и прочие достоинства товара. Впрочем грудь - высокая, достаточной полноты поднимала шелковую ткань, да еще бедра, пышные бедра. Как сказал поэт:
И бедра её ко слабому прикрепились,
А бедра ведь те и к ней и ко мне жестоки.
Как вспомню я их, меня поднимут они тотчас,
Её же они, коль встанет она, посадят.
С ловкостью факира, Ицхак сдернул хабару, открыв лицо невольницы.
Дыхание Абу-ль-Хасана задержалось в груди, а затем с шумом вышло наружу. Визирь славного города Ахдада испытал одновременно восхищение и сожаление.
Восхищение от того, что торговец оказался прав.
- Ты получишь свои двенадцать тысяч, Ицхак.
Сожаление - правота торговца оказалась сверх слов его. Невольница была вдвойне прекрасна. Подобная красота не для визиря - смиренного слуги. Подобная красота для... султана.
3.
Продолжение рассказа о Шамс ад-Дине Мухаммаде - султане славного города Ахдада и визире его Абу-ль-Хасане
- Что молчишь, жеребец! Объездил кобылку!
Страшен гнев. В гневе Кабил лишил жизни своего брата Хабила, в гневе говорят слова, о которых потом жалеют, в гневе совершают поступки, о которых потом жалеют, но втройне, вдесятерне страшен гнев султана Шамс ад-Дина Мухаммада, ибо гнев его - смерть для подданного. Длинная конопляная смерть с петлей на конце. И если посетит светлейшего сожаление, что до него тому, чью душу уже ласкают черноглазые гурии. На все воля Аллаха! Кроме сияющего Джанны, Господин Миров создал еще огненный Джаханнам и семь слоев, и первый слой для ослушников из правоверных, умерших без покаяния, и второй слой - для неверных, и третий слой для Яджуджа и Маджуджа, и четвертый слой для племени Иблиса, и пятый слой для переставших молиться, и шестой слой для евреев и христиан, и седьмой, последний слой для лицемеров.
