— Натан! Натан! Где мой сын?
— Где мой брат? — в ужасе воскликнула Роза, а толпа глухо вторила этим крикам.
— Где Натан, сын и любимец Финкеля?
Никто не видел красивого юношу, никто не вспомнил о нем. Лишь когда Финкель очнулся от обморока, он первый подумал о сыне.
— Спасите моего Натана! — плакал несчастный старик. — Горе мне! Я жив, а мой сын, мой дорогой Натан погибает в пламени. Я богат, — все вы это знаете, — даю пятьсот талеров… тысячу тому, кто спасет моего Натана.
Но не нашлось храбреца, который даже за такие деньги рискнул бы своей жизнью. Финкель рвал на себе одежду и метался взад и вперед, как помешанный.
— Горе меня постигло! — кричал он, громко рыдая и ударяя себя кулаками в голову и в грудь. — Мой красавец, мой добрый, хороший сын! Он умирает жестокой смертью. У меня был дом — он сгорает. У меня были деньги, золото и бриллианты — все пошло прахом! Бог покарал меня в эту ночь. Горе мне! Я погиб, я проклят!
Вдруг в третьем этаже, куда уже жадно добирались языки пламени, открылось окно. Показалась голова Натана.
Лицо его было мертвенно-бледно; он был в одной сорочке. Но черты его лица сияли торжественным, бесстрашным спокойствием.
— Прощай, отец! Прощай, сестра! — взволнованным голосом крикнул он вниз. — Господь зовет меня к себе. Вы никогда больше меня не увидите.
— Натан, дитя мое! Мужайся, продержись еще одну минуту! — кричал Финкель. — Сейчас принесут лестницу. Тебя спасут. Молись, Натан! Молись Богу Израиля. Он спасет тебя, он может… он должен…
— Поздно, — раздался чей-то мягкий спокойный голос, — пламя нас уже окружило. Твой сын погиб для тебя. И я вместе с ним.
— Чудо Божие свершилось! — кричала толпа. — Немой Леви заговорил. Смертельный страх развязал ему язык.
Да, это был он, немой мастер ростовщика. Худощавая фигура его появилась за спиной Натана, но в нем не было уже прежней покорности. Он стоял, гордо выпрямившись во весь рост. Толпа в ужасе видела, как Леви ласково отвел юношу от окна. Оба они скрылись, а затем…
Раздался страшный треск, ужасный грохот, заглушивший крики собравшейся толпы.
Крыша пылающего дома провалилась. Горящие балки с треском упали вниз в комнаты третьего этажа. Там наверху бушевало море пламени. Кто бы там ни находился, все неминуемо должны были погибнуть.
— Мой сын погиб! Боже, за что ты меня так караешь?
Финкеля насильно оттащили от горящего дома. Он метался, как помешанный, хохотал и плакал, пел и проклинал, выкрикивая кощунственные слова и богохульствуя. Раввин еврейского квартала, маститый старец с длинными седыми волосами и бородой до пояса, приказал проводить несчастного, вместе с его дочерью, в свой дом.
Тем временем со всех концов Франкфурта прибывали пожарные команды. После упорной, отчаянной борьбы с разбушевавшейся стихией удалось отстоять нижние два этажа дома. Первый и второй этажи остались невредимы, а с ними контора и склад товаров ростовщика, где хранились его состояние, письма и книги.
В течение всего следующего дня на пожаре искали останки Натана и немого Леви. Каждый уголок, каждый шаг, каждая куча мусора были разрыты и обысканы, но нигде не нашли ни малейшего следа жертв пожара: ни их костей, ни частички их одежды. Оставалось только предположить, что пламя уничтожило обоих несчастных дотла.
Спустя несколько дней сам Илиас Финкель, вместе с Розой, приплелся к месту пожара. За одну ночь волосы и борода ростовщика побелели, он постарел на двадцать лет. Отец и дочь тоже обыскали все пожарище. Им хотелось найти хоть что-нибудь на память об их возлюбленном Натане. Наконец они очутились у того места, где находилась каморка немого Леви.
Финкель погрузил руку в кучу пепла и вытащил оттуда какой-то маленький, закопченный предмет. По странной случайности именно этот предмет остался цел. Старый еврей блуждающими глазами уставился на свою находку. Он сделал открытие, от которого у него волосы встали дыбом. В руке у него оказался маленький крестик из слоновой кости. По-видимому, он лежал под чем-нибудь, что устояло и предохранило его от пламени, так как был вполне цел, хотя и закопчен.
Лицо Илиаса Финкеля исказилось, рука его задрожала.
