Сообщалось, что талибы пытаются брать наших парней измором, не оставляя им времени на сон. Эти убежища постоянно обстреливались из пулеметов и гранатометов. Поступали сведения о том, что бойцы в этих районах испытывают дефицит еды и питья из-за постоянных проблем со снабжением. Такое место службы не казалось мне слишком привлекательным.
Я прекрасно знал, что именно за всем этим и пошел в свое время в морскую пехоту, но в данный момент мой энтузиазм был на нуле. Были и другие поводы для беспокойства. Я знал, что Лиза, точно так же как и другие члены семей военнослужащих, и все те, у кого там служили близкие и любимые люди, будет читать газеты и слушать радио. Судя по тем данным, которые мы получали на базе, реальная ситуация была еще хуже, чем ее описывали в прессе.
Если раньше я и ощущал радостное возбуждение при мысли об Афганистане, сейчас от него не осталось и следа. Я нервничал и ощущал страх. Я любил жизнь, я хотел проводить время с Лизой, гулять с собаками по холмам и ни о чем не думать, но теперь для этого было слишком поздно. До отъезда оставалось три дня. И все реальнее становилась перспектива погибнуть в Афганистане.
Я знал, что, когда прибуду на место, все это прекратится. Там не будет времени зацикливаться на мелочах, гадать о том, что сейчас происходит дома, никаких больше поездок с собаками на работу и посиделок в пабе с Лизой, никаких планов на выходные, скалолазания и футбола. Я буду полностью сосредоточен на решении стоящих передо мной задач. Никакой личной жизни, отдыха, постоянное ожидание того, что среди ночи тебя поднимут и отправят разбираться с каким-нибудь особо неприятным дерьмом.
Помимо этого, под моей ответственностью находились два десятка молодых парней, и я знал, что моя основная задача – сделать все для того, чтобы и я, и они вернулись домой живыми и невредимыми. Ничего лишнего. Просто работа, которую надо выполнить как можно лучше.
Я посмотрел на ребят своего 5-го отряда и увидел, что они тоже прислушиваются к каждому слову, доносившемуся из радиоприемника. Некоторые из них едва успели пройти курс обучения, пара человек завершили его всего лишь на прошлой неделе. Младшему было 18 лет, то есть почти на два десятка лет моложе меня. Я чувствовал себя слишком старым для всей этой компании, но, вероятно, в этом и есть весь смысл: когда ты помощник командира, у тебя достаточно опыта, чтобы присматривать за молодняком. Мы прошли 32-недельный курс тренировок, который многие называют самыми жесткими в мире, и я был практически уверен, что, когда дойдет до дела, мы все справимся самым лучшим образом.
И все-таки сомнения терзали меня в глубине души. Готовы ли они по-настоящему? Как они воспримут жизнь на передовой?
Я вновь всмотрелся в эти юные лица, пока все они слышали радио, и заметил в них тень неуверенности. Это нехорошо, решил я и поднялся с места. В таких случаях помогает лишь одно чудодейственное средство.
Я знал, что у нас оставалось еще сорок минут до выхода на полигон, чтобы вволю наползаться по залитым дождем торфяникам и пострелять по мишеням. Но получасовая разминка еще никому не приносила вреда.
– Так, все поднялись, и на выход. Будем упражняться и поднимать боевой дух! – гаркнул я. Из двадцати человек только один направился к выходу.
– А ну, пошевеливайтесь, – рявкнул я еще громче.
– Но там же дождь, сержант, – заныл Тим, один из самых юных и усердных моих подопечных.
– Да, конечно, я уверен, что талибы это поймут и позволят нам посидеть под крышей, если дождь пойдет там, – возразил я самым ядовитым сержантским тоном.
– Так в Афганистане же дождя не бывает, – встрял еще один пехотинец.
Я изумленно покачал головой.
– М-да, как я вижу, география – не твоя сильная сторона. – Я еще раз оглядел всех присутствующих. – А теперь на выход – и поживее!
Прощаться – всегда непросто. Прощаться, не зная, когда ты вернешься домой – самое паршивое чувство, какое только есть на свете. Я не пытался скрывать своих чувств, и вряд ли маска «железного десантника» могла кого-то обмануть.
– Давай, закидывай вещи, а то сейчас и я разревусь. – Я попытался улыбнуться, но лучше от этого никому из нас не стало.
