Однако время шло, а молодая жена наследника престола не беременела. И дело было не в ней, а в ее супруге. "Если бы великий князь желал быть любимым, то относительно меня это вовсе было не трудно, - писала Екатерина, - я от природы была наклонна и привычна к исполнению своих обязанностей". А Петр Федорович, не обращая внимания на молодую жену, сразу же после свадьбы стал волочиться за фрейлиной Корф, потом за девицей Шафировой, затем почти за всякой придворной дамой, которая проявляла к нему интерес.
В "Записках" за 1746 год Екатерина писала: "Я очень хорошо видала, что Великий князь совсем меня не любит. Через две недели после свадьбы он мне сказал, что влюблен в девицу Карр, фрейлину императрицы... Он сказал графу де Виейре, своему камергеру, что не было и сравнения между этой девицей и мною".
История сохранила кроме уже названных имен и многие другие, но ни одну из этих мимолетных любовниц Петра Федоровича нельзя было назвать фавориткой.
К этому разряду могла быть отнесена лишь одна его пассия - главная страсть Петра Федоровича - Екатерина Романовна Воронцова, которую Екатерина называла "фаворитсултаншей". Эта Воронцова, была дочерью Романа Илларионовича, ссужавшего бедную цесаревну капиталами своей жены-купчихи, и племянницей одного из героев дворцового переворота - Михаила Илларионовича.
Все современники согласны в том, что любовницы Петра, как на подбор отличались тем, что были некрасивы, невоспитанны и глупы. Особенно уродливой была Воронцова - маленькая, толстая, с лицом, покрытым оспой, с дурным вспыльчивым характером, скандальная, злая и весьма недалекая. И тем не менее именно она имела на Петра Федоровича наиболее сильное влияние. Под горячую руку Воронцова могла и побить наследника престола.
И хотя Елизавета Романовна Воронцова имела на Петра сильное влияние, единственной его любовницей она не была. Особенно неразборчив был император в связях во время бесконечных кутежей, длившихся иногда по нескольку суток. Сам он нередко допивался до бесчувствия, и лакеи выносили его из-за стола, взяв подмышки и за ноги, в то время, как под столом оставались допившиеся до последней степени титулованные и нетитулованные сотрапезницы, лежавшие рядом с городскими девками и танцовщицами.
Вместе с тем Петр иногда начинал говорить о том, что заточит Екатерину в монастырь, разведется с ней и обвенчается с Воронцовой, а как только станет императором, то тотчас же возведет Елизавету Романовну на трон.
Красивая, молодая, цветущая, остроумная и веселая Екатерина, конечно же, имела на успех у мужчин гораздо больше шансов, чем ее муж - неказистый, инфантильный, болезненный и недоразвитый во многих отношениях - у женщин. Она хорошо осознавала это и так писала в "Записках": "Я получила от природы великую чувствительность и наружность, если не прекрасную, то во всяком случае привлекательную; я нравилась с первого разу и не употребляла для того никакого искусства и прикрас. Душа моя от природы была до такой степени общительна, что всегда, стоило кому-нибудь пробыть со мною четверть часа, чтобы чувствовать себя совершенно свободным и вести со мною разговор, как будто мы с давних пор были знакомы. По природной снисходительности моей, я внушала к себе доверие тем, кто имел со мною дело; потому что всем было известно, что для меня нет ничего приятнее, как действовать с доброжелательством и самою строгою честностью. Смею сказать (если только позволительно так выразиться о самой себе), что я походила на рыцаря свободы и законности; я имела скорее мужескую, чем женскую душу, но в том ничего не было отталкивающего, потому что с умом и характером мужским соединялась во мне привлекательность весьма любезной женщины.
Да простят мне эти слова и выражения моего самолюбия: я употребляю их, считая их истинными и не желая прикрываться ложною скромностью. Впрочем, само сочинение это должно показать, правду ли я говорю о моем уме, сердце и характере. Я сказала о том, что я нравилась; стало быть половина искушения заключалась уже в том самом; вторая половина в подобных случаях естественно следует из самого существа человеческой природы, потому что идти на искушение и подвергнуться ему - очень близко одно от другого. Хотя в голове запечатлены самые лучшие правила нравственности, но, как скоро примешивается и является чувствительность, то непременно очутишься неизмеримо дальше, нежели думаешь. Я по крайней мере не знаю до сих пор, как можно предотвратить это. Может быть, скажут, что есть одно средство избегать; но бывают случаи, положения, обстоятельства, где избегать невозможно; в самом деле, куда бежать, где найти убежище, как отворачиваться посреди двора, который перетолковывает малейший поступок. Итак, если не бежать, то по-моему нет ничего труднее, как уклониться от того, что вам существенно нравится. Поверьте, все, что вам будут говорить против этого, есть лицемерие и основано на незнании человеческого сердца. Человек не властен в своем сердце; он не может по произволу сжимать его в кулак и потом опять давать свободу".
