Рука, принявшая документы и проштемпелеванные карточки Десмонда, тоже не казалась стариковской. Широкая, пухлая, белая, с гладкой кожей. Под ногти набилась грязь.
— Тот самый Родерик Десмонд, я полагаю.
Голос звучал скрипуче и резко — ничуть не похоже на стариковский дребезжащий дискант.
— А, вы меня знаете?
— Я знаю о вас. Я прочел несколько ваших оккультных романов. А десять лет назад не кто иной, как я, ответил отказом на ваш запрос отксерокопировать отдельные части той самой книги.
Бедж на поношенном твидовом пиджаке гласил: «Р. Лайамон. КОТОИАИД». Стало быть, это председатель комитета Отделения теоретического оккультизма и альтернативных исторических дисциплин.
— Ваша работа о неарабском происхождении имени Альхазред — блестящий образчик лингвистического исследования. Я знал, что имя это не арабское и даже не семитское, но сознаюсь, что понятия не имел, в каком веке это слово выпало из арабского языка. Ваши рассуждения о том, как оно сохранилось исключительно в связи с йеменцами, совершенно справедливы. И да, вы правы: изначально оно значило не «безумный», а «видящий то, чего видеть не следует».
Лайамон помолчал, а затем с улыбкой осведомился:
— А ваша матушка сильно жаловалась, когда ей пришлось сопровождать вас в Йемен?
— Н-н-н-н-никто ее не заставлял, — пробормотал Десмонд. И, набрав в грудь побольше воздуха, спросил: — А вы откуда знаете?..
— Читал кое-какие биографические справки о вас.
Лайамон хихикнул — точно гвозди в бочонке громыхнули.
— Ваша работа, посвященная Альхазреду, и ваши глубокие познания, явствующие из ваших романов, — вот основные причины, по которым вас приняли на этот факультет, при ваших-то шестидесяти годах.
Лайамон подписал все бумаги и вернул Десмонду регистрационную карточку.
— Это отдадите в кассу. Ах да, в семье у вас сплошь долгожители, верно? Смерть вашего отца явилась несчастливой случайностью, но его отец дожил до ста двух лет. Вашей матушке восемьдесят, однако проживет она никак не меньше ста. А у вас — у вас впереди еще лет сорок жизни, как вы и сами знаете.
Десмонд был в бешенстве, но не настолько, чтобы себя выдать. Седые волосы вдруг почернели, лицо старика засияло светом. Придвинулось к нему вплотную, многократно увеличилось в размерах — и внезапно Десмонд оказался внутри сплетения серых морщин. И пренеприятное это было место.
На смутно подсвеченном горизонте танцевали крохотные фигурки — затем они померкли, и Десмонд провалился в ревущую черноту. Но вот воздух снова посерел — Десмонд стоял, наклонившись вперед и вцепившись в край стола.
— Мистер Десмонд, часто у вас случаются такие приступы?
Десмонд разжал пальцы, выпрямился.
— Просто переволновался, наверное. Нет, со мной в жизни ничего подобного не случалось — ни теперь, ни в прошлом.
Старик хихикнул.
— Да, эмоциональный стресс, не иначе. Ну, хотелось бы верить, что здесь для вас найдутся средства снять напряжение.
Десмонд отвернулся и зашагал прочь. Перед глазами плавали размытые силуэты и символы; только когда он вышел из здания, взгляд его прояснился. Ишь, старый колдун… мысли читает, что ли? Неужели он просто-напросто прочел несколько биографических описаний, навел кое-какие справки — и сложилась полная картина? Или… тут нечто большее?
Солнце зашло за густые, вязкие облака. За кампусом, за рядами деревьев, заслонившими городские домики, высились Тамсикуэгские холмы. В легендах давным-давно вымершего индейского племени (от которого и пошло название холмов) говорилось, будто злобные великаны некогда воевали с героем Микатоонисом и его приятелем-волшебником Чегаспатом. Чегаспат погиб, но Микатоонис превратил великанов в камень с помощью волшебной дубинки.
Но Котоиаид, главный из великанов, раз в несколько веков освобождается от заклятия. Иногда этому может поспособствовать какой-нибудь маг. Тогда Котоиаид некоторое время рыщет по земле, прежде чем снова погрузиться в сонное окаменение. В 1724 году однажды в грозовую ночь дом и множество деревьев на окраине города оказались вмяты в землю — как будто на них наступила гигантская нога. Причем ветровал протянулся до самого холма странной формы под названием Котоиаид.
