Над окном ворковали голуби. С крыш капало. Утро занималось ясное.
Генерал разбирал документы о работе горных заводов. «Отберу крестьян у горных, и новые казаки будут. Солдаты нужны».
Часы пробили полдень, когда губернатор, переодевшись и позавтракав, вошел в служебный кабинет. На столе лежали пакеты, письма и газеты — русские, французские и английские. Сегодня был почтовый день. Корсаков только что закончил распечатывать почту. Один из пакетов от Невельского. Муравьев немедленно вскрыл его.
— Меншиков ничего не сделал! — воскликнул он, прочитав письмо.
Муравьев решил, что тут надо быть осторожным. Присланный Невельским проект инструкции на опись Сахалина, а также устья и лимана реки составлен был обстоятельно. К скорейшему выходу судна приняты все меры. По письму очевидно, что Невельской взялся за дело весьма серьезно.
«Исследования его нужны мне до зарезу. И гавань на побережье близ амурского устья, которую он хочет открыть, также нужна, и река… Хотя бы плаванье по реке установить. Но как просить царя утвердить инструкцию?»
Губернатор поднялся и оттолкнул кресло так, что оно покатилось по паркету на медных колесиках. Он на всю жизнь запомнил провал своего проекта об освобождении крестьян.
Муравьев остановился у окна, в котором виден был голостволый сад. На дорожках чернела протаявшая земля. Садовник подстригал старый тополь.
«Невельской — так тот, кажется, готов идти на открытие без всяких позволений», — подумал он, вспомнив письмо решительного моряка.
Губернатор взял со стола звонок и позвонил. Вошел адъютант. Посетители давно уже ждали. Велено было начинать прием.
В пору расцвета империи они старались быть сдержанными в выражении почтительности. Грубость и высокомерие также облекались в форму некоторой вежливости, но проявление их считалось обязательным.
Хилль с гордостью занес в свой дневник, чтобы потом включить в будущую книгу, запись о том, как удачно срезал он сибирского губернатора при первой встрече, в присутствии его подчиненных.
Хилль полагал, что у него есть нюх на людей, он знает, с кем и что можно себе позволить. К тому же по дороге через Сибирь он счастливо обрел попутчика. Коммерсант Риши — хозяин модного магазина в Иркутске. Его жена — дочь французского офицера, плененного в двенадцатом году и оставшегося в южной России.
Губернатор приветливо встретил Хилля и Риши, явившихся с визитом. Хилль передал официальную депешу графа Нессельроде. Губернатор вскрыл, прочел и пересказал ее. Канцлер просит оказать Хиллю всяческое содействие и облегчить его пребывание в границах Восточной Сибири…
Депеша вложена была в письмо лорда Блумфильда, английского посла в России. Губернатор пересказал все именно так, как изложено в письме лорда. Хилль сдержанно улыбнулся.
Губернатор сказал, что рад видеть гостя и познакомиться.
Хилль ответил с холодной почтительностью, что уже имел честь видеть их превосходительство. Где? По дороге. В оттепель. Его превосходительство застрял в грязи со своим экипажем на казенных лошадях. А Хилль прокатил мимо на частных, обгоняя его.
Час от часу не легче! Старый служака и так ожидал беду на свою голову. Как известно, беда одна не ходит. Пятницкий в те дни готовился к приезду нового губернатора… А в Петербурге состряпали еще одно угощение для него. Письмо канцлера Нессельроде, оказывается, послано было в Иркутск после отъезда Хилля из Петербурга, но не губернатору, а на почту самому Хиллю, до востребования, в письме лорда, с тем чтобы Хилль сам отдал в руки…
С такими верительными грамотами можно насмешливо смотреть в глаза важного чиновника. А тот и обижен, и несколько растерян, готов гневаться, но не смеет. Пятницкий понимал, как все нехорошо складывается. Он вынужден был сносить пощечину за пощечиной.
Хилль, прекрасно знавший, что Пятницкий запутался и живет в тревоге, поставил себя в достойную позицию.
Но Риши предупредил его, что сюда едет новый генерал-губернатор — опаснейшая личность.
Муравьев при первой же встрече пригласил Хилля к обеду. Он вкладывал в свои любезности столько чувства, что Хилль невольно насторожился. Новый губернатор очень молод, ему лет тридцать семь.
