— Забайкальское войско тоже заслугу имеет, — сидя под образами, бормочет рябой старик Коновалов. — Как на француза в поход ходили. А на Амур таскаться — это мало важности!
— Наши буряты тоже воевали, — подхватывает крупный, ширококостный бурят с большой головой, выпуклым лбом и зорким, веселым взором. Глаза у него раскосые, веки припухлые. — Верхом воевали! Наш бурят все верхом — праздник верхом гуляет, почту верхом таскает.
— Как же! И бурятских казаков полуэскадрон был в нашем войске. Сказывают, донцы вывели с собой калмыков, уральцы — башкира, кубанец — тот черкеса. А наши забайкальцы как выехали да пошел на рысях бурятский эскадрон — ну че же! Буряты обозлились, полушубки поскидали… Француз как увидел — бежать. — Коновалов затряс головой. — Бежать без оглядки…
— Складно, паря дедка! — похвалил его Алексей. — Только неправда.
— Как неправда? — нахмурил брови Коновалов.
— Забайкалье не выходило на француза. Нигде про то не обозначено.
— Пошто не выходило? — возмутился бурят Циренджинов. — А кто француза побил? Буряты!
— Паря, как тебе не совестно так хвастаться! — засмеялся Алексей, знавший слабость своего друга: тот во всем желал превосходить русских. И на самом деле — и в охоте и в рыбалке был искусен.
Вошел Маркешка, стряхнул рукавицами снег с валенок, снял шапку, перекрестился, поздоровался со всеми и сел на лавку возле статной, белой и румяной жены своей. Он старался казаться поважней, построже за большим столом, среди рослых казаков и казачек.
— Ну что, Маркешка, — с серьезным видом спросил его атаман, — живот не болит?
Все захохотали. С тех пор как везли маньчжуры Маркешку в клетке на верблюде через Монголию на Кяхту, у него долго болел живот. До сих пор над ним все еще потешались.
— Маркешка, расскажи, как в тайге маньчжурского генерала покусал, — попросил Коновалов.
— Паря, чуть его не съел! — усмехаясь, сказал хозяин.
— Жирный! — молвил великан Карп Бердышов.
— Мягко на нем ездить?
Маркешка с неудовольствием оглядел круг смеющихся гостей.
— Расскажи-ка, как тебя на верблюде трясли.
— Теперь больше на Амур ходить нельзя, — строго сказал Скобельцын. — Начальство запрещает это баловство. Повелели наистрожайше смотреть, чтобы живая душа не вышла.
— Из рода в род туда ходим, — подхватил Коновалов. — Родня там живет… Знакомые…
— Кто со своей родней амурской будет водиться, того на каторгу, — ответил атаман. — Поймите, ребята: я за вами углядеть не могу, как бы на самом деле худа не было. Маньчжурец лист выслал, что Маркешка там своевольничал.
— Генерала ихнего объездил! — подхватил Алексей, и круг гостей заколыхался от смеха.
— Ну, Маркешка, че насупился? Расскажи, когда тебя с Амура в Китай увезли, чего видал… Скажи про китайский город.
— Че шибко рассказывать! — не меняя выражения лица, небрежно отозвался маленький казак. — Азия и Азия!
— Ну, как тебе башку срубить хотели?
— У них кого казнить — пьяным напоят. Каждый день палач их — тифунган, двадцать — тридцать голов рубит. Сашка[86] у него шире ладони. Если грёза[87] большая, то сразу не отсечет, а допилит. А тот без головы еще постоит, а потом упрется. Тут свиньи и собаки их съедят.
— Паря, а про похороны еще, — попросил Алексей.
— А на похоронах у них плакальщики, — серьезно, как заученный урок, ответил Маркешка, — идет плачет, а посмотришь — слез нет. Покойник, говорят, зиму стоит, а в марте хоронят.
— А мы ведь думали, что тебя казнили! Так нам сказали!
— Эй, Коняев, чью же вы голову за Маркешкину приняли? — спросил атаман.
— Да не знаю, чья была голова, — ответил рыжий и курносый казак, ходивший вместе с Маркешкой на Амур.
— Маленькая такая голова, лица хорошенько не разберешь, — заговорил Михайла Бердышов (он тоже был в походе и после исчезновения Маркешки ходил на маньчжурский караул смотреть на казнь), — со лба лоскут был содран… Ну мы поглядели, перекрестили его, да и подались своей дорогой. Спросили у людей: «Русского казнили?» «Русского», — говорят. Ну мы и пошли.
Маркешка всхлипнул, вытер глаза рукавом. Он как бы почувствовал себя присутствующим на собственных похоронах, и его трогало сочувствие товарищей. Он представлял их горе.
