Муравьев вошел быстро и, глянув на чиновников из-под своих рыжих бровей, остановился. Его сопровождал чиновник, представлявший всех по очереди.
Муравьев шел вдоль рядов, холодно здороваясь.
— Слышал о вас! — вдруг любезно сказал он какому-то молодому человеку.
У всех отлегло от сердца. Оказалось, что губернатор не таков зверь, как говорили. Сразу же всей этой сытой, затянутой в мундиры толпе полегчало. Но тут губернатор, поравнявшись с начальником золотого стола Мангазеевым, сказал ему тихо, однако так, что все услыхали:
— Я надеюсь, вы со мной служить не будете.
Крепкий, скуластый сибиряк Мангазеев побледнел и заморгал.
Весь прием продолжался десять минут. Пришибленные и напуганные чиновники в смятении разъезжались по домам. Чиновный Иркутск замер, ожидая грозы. Вечерами служилые иркутяне собирались в домах с закрытыми ставнями и в тревоге обсуждали свои дела.
Губернатор стал увольнять одного за другим старых чиновников. Он придирался ко всем, потребовал материал о работе золотого стола, о пограничных происшествиях, о кяхтинской чайной торговле с Китаем, вызвал из Нерчинска управителя горных работ.
Отставлен вице-губернатор Пятницкий.
А следом за Муравьевым по сибирским просторам потянулись чиновники и офицеры с семьями.
Весной на должность гражданского губернатора приехал из Тулы старый друг Муравьева и его родственник Владимир Зарин[82]. Вместе служили они офицерами на Кавказе, любили вспоминать походы в горы, битвы с черкесами, встречи в Тифлисе и общих друзей по Кавказу.
Губернатор с женой Екатериной Николаевной покатили встречать Зариных. Переправились на пароме через Ангару и скакали семь верст до стен Иннокентьевского монастыря, который, как древняя крепость, стоял на берегу ярко-синей реки, мчавшейся меж сопок в снегу. Еще холодно. Паром ходит, люди с баграми отталкивают байкальский лед. Становой лед с моря еще не шел, Байкал стоит под его крепкой толщей.
Монахи ловят рыбу. Муравьев здесь уже побывал, молился, знакомился с настоятелем. И еще раз заехал с женой. В соборе Екатерина Николаевна опустилась на колени перед иконой богородицы.
…Около монастыря — богатая деревня, пригородные мужики — хозяева огромных пашен, стад скота, огородов — прототипы будущих фермеров, которые, как полагает Муравьев, появятся повсюду на Руси после освобождения крестьян. Поодаль от монастыря, около шлагбаума, — будка. А еще дальше, за рекой, на высоте, — торжественный вид большого города. Пожалуй, даже красивей Ярославля. Так же, как там, на высоком берегу — соборы, стены монастырей, сады…
Вот скачут кони. Слышны колокольцы. Так мчатся, словно всю Сибирь пронеслись вскачь от самой Москвы.
— Владимир Николаевич! — вскинул руки Муравьев. — Дорогой мой!
Слуги Зариных отстегнули меховые одеяла.
— С приездом! Варвара Григорьевна! Прошу любить и жаловать, Екатерина Николаевна — супруга моя…
Шлагбаум медленно подымается. Строгие, вытянутые и почтительные, стоят чиновники и офицеры. А из второго экипажа сходят две юные девицы в модных меховых шапочках, в шубках из драгоценного гладкого меха, обе в меховых сапожках. Щеки девиц свежие, как и глаза. Екатерина Николаевна невольно залюбовалась.
— Племянницы мои — Александра и Екатерина, только что закончили Смольный институт, где им преподавали, что булки растут на деревьях…
— Ах, Владимир Николаевич!
Девицы сдержанно улыбаются.
«Бедняжки, — думает Муравьев, — понравится ли им тут…»
Все перецеловались, и сразу же была определена степень симпатий друг к другу.
Экипажи проезжали через шлагбаум и сразу сворачивали с дороги в сторону, а Зарины и Муравьевы, разговаривая, прошли пешком, словно тут был переход через границу в другое государство, а не подъезд к сибирскому городу.
Офицеры и чиновники почтительно вытягивались перед губернатором. Кланяясь дамам и девицам, молодые люди долго еще не спускали с них глаз.
Невысокая супруга гражданского губернатора, полная и осанистая, выглядела важной персоной. «Таковы эти дамы во всем мире! — подумала Екатерина Николаевна. — Но девицы — прелесть!» У Муравьевой как-то отлегло на душе, словно приехали сестры.
