- И он, Величайший и ужасный Ин-Ста ни кто иной, как реинкарнация Лек-Сия, вашего величайшего пророка!
- Учителя, - механически поправил Иеро.
- Пусть учителя, - легко согласился старичок.
- Не может быть...
- Как не может? Ты, душа моя, труд арабского безумца Аль-Хазреда "Семья Уль-Яна" читал?
- Я... - Иеро смутился. "Семья Уль-Яна" была книгою, для прочтения обязательной, о чем говорилось даже в катехизисе. И одновременно списка этой книги не было в библиотеке Аббатства, и спрашивать о ней было не принято. Даже на экзаменах требовались лишь общие фразы, что-де труд отражает величие жизненного пути Учителя, его беспримерную скромность и прочее и прочее и прочее.
- То-то и оно, - наставительно проговорил старичок. - Единство и борьба противоположностей.
- Диалектика, - кивнул Иеро. Диалектику Универсальная Церковь ценила, и даже порой не ясно было, что важнее - схоластика или диалектика.
- Она самая, - старичок блеснул глазами, с виду весело, а присмотришься - грозно. Или нет? Было в этом старичке что-то фальшивое, что-то? Да все фальшивое, все.
Успокойся, успокойся. Вечное свойство семинариста - малыми знаниями перекраивать карту звездного неба, что он знает о камлясканцах? Что он, собственно, знает о субнави? Третий раз вышел козлик погулять, и давай волков стращать. Тьфу, начал подражать ментальному визави! С кем поведешься, на того и обопрешься.
- Простите, но мы в неравном положении. Вы знаете, кто я, а мне ваше имя неизвестно, - проговорил Иеро учтиво. Учтивый живет, строптивый гниет.
- Верно подмечено. А еще я старый, а ты молодой, ты брюнет, а я седой, - седым старика назвать было сложно, как рыжим или брюнетом, плешь - хоть ножом режь. - Зови меня дядюшкой C`Мирном.
Опять заклекотало в баке.
- Хоть часы проверяй. Пятнадцать бочонков кипяточка. Хорош самоварчик, верно? На весь людской мир наготовит чаю.
- И... И всем эти богатством управляете вы один, - спросил Иеро, чтобы хоть что-то спросить.
Старичок вздрогнул, зыркнул из-под редких бровей, но ответил по-прежнему сладенько:
- Скорее, душа моя, я один не сплю. Все хожу, все прошу - отдай, мужик, мою отрубленную ногу.
Иеро посмотрел на ноги. Обе-две на месте.
- Это у нас на Камляске сказочка такая есть, про медведя. Ему шельма-мужик ногу отрезал, пока тот спал. Проснулся медведь, приладил деревяшку вместо потерянной ноги и давай обидчика искать. Столько путевых мужиков заломал, пока на нужного наткнулся...
- У нас в Канде похожую сказывают. Только не про мужика, а про молодого индейца, Георга - Синюю Птицу.
- Вот видишь, мой юный пер, у нас много общего. Даже сказки. А мы враждуем невесть из-за чего. Добро бы в тесноте жили, так нет: и у вас и у нас людей-то что жиру в постном борще, можно луну идти и никогошеньки не встретить. Зато уж как встретишь, непременно за мечи хвататься нужно.
Иеро пожал плечами.
- Что поделаешь! Мы не хотим повторения Смерти, оттого и сражаемся.
- Удивительно, душа моя. Не хотим Смерти - и убиваем.
- Есть смерть и Смерть.
- А по мне все одно. Ежели ты умираешь, а перед тобою кишки из вспоротого мечом живота, и варвары режут твоих сыновей и срамят твоих дочерей, велика ли радость сознавать, что смерть твоя с маленькой буквы?
- Но меч в руке сильного защитит от врага, а что может защитить от Смерти?
- Ничего, ты прав. И потому никто, сколь бы силен он не был, не посмеет напасть на народ, обладающий Смертью.
- А сам этот народ? Он-то может нападать на других?
- А если Смерть будет у каждого народа? Или, лучше, у каждого союза народов?
Иеро не мог найти ответа. Хотел, а не мог. Смерть было понятием настолько отвратительным, что ее отрицание принималось как аксиома. Нечто, не требующее доказательств.
- Видишь, как все непросто, - сочувственно спросил старичок.
- Я уверен, что Смерть - наихудшее, что может быть на земле.
- Смерть имеет много личин, душа моя. Смотри. Примечай. Обдумывай.
Иеро поразился - старичок советовал то же, что и аббат Демеро.
