— Да что вы говорите? Будьте же благоразумны, Эдуар. Уймите это волнение, оно пугает меня.
— Оно не покидает меня никогда.
— Вы сейчас возбуждены, вы в жару...
— Я всегда в жару, когда думаю о вас.
— Эдуар, Эдуар, молю вас, гоните прочь эти мысли, они навеяны лихорадочным сном... Вспомните об уважении... Но что это, я слышу шаги... Сюда кто-то идет... Нас застигли... Эдуар, Эдуар, бедное дитя...
И она упала без чувств за пологом моего алькова.
Эта бурная сцена была для меня вспышкой молнии, возвысившей меня в собственных глазах и в один миг обогатившей таким жизненным опытом, какой обычно приобретается годами. Я понял любовь, прежде чем познал ее, и хотел достойно сделать первый шаг.
— Доброе утро, Гектор, — сказал я, приняв до смешного хладнокровный вид, когда он пришел будить меня, чтобы отправляться в коллеж, а было уже поздно. — Как, — добавил я, — разве мы сейчас и уезжаем?
— Да, сейчас же, время не терпит, уже поздно, и в следующий раз нас могут не отпустить. Я даже не буду прощаться с мамой — боюсь, что это нас задержит.
— С мамой? А, да... Ты прав. Не следует тревожить ее. Едем.
И, живо одевшись, я покинул дом Клемане, не простившись с ней и даже не зная, пришла ли она в себя.
В коллеже я постарался освоиться с новыми мыслями и внимательно разобраться в новых чувствах, чтобы потом написать о них той, которая будила их во мне, и с невообразимой тоской стал ждать следующего воскресенья, смутно предчувствуя, что оно будет для меня днем блаженства. И вот наступил конец этой самой длинной в моей жизни недели, все дни и ночи которой я провел в исступленно-бессмысленных мечтаниях, тщетно пытаясь проникнуть в тайну и по-прежнему не понимая ее, тяготясь секретом, которым ни с кем не хотел поделиться. Пьяный от счастья, я помчался к Клемане...
Она уехала на воды.
