— Приказ надо составить немедля. И не один.
— Не один?
Она мгновение помедлила, будто пыталась понять, потом быстро проговорила:
— Ах да. Как же я могла забыть? Не беспокойтесь, лорд Бофор, Йорк уже сегодня поймет, что свергнуть вас не удалось, ибо вы снова назначены капитаном Кале. Король благоволит к вам, и да не будет у вас в том ни малейшего сомнения…
— Так я признан невиновным? — улыбнулся Сомерсет.
— Тысячу раз да. Вы признаны моим верным другом и никто на свете не сможет лишить вас звания капитана Кале!
— Моя жизнь поистине интересная штука, — сказал герцог, все так же улыбаясь. — Приходится ожидать то возвышения, то плахи, вы, ваше величество, называете меня другом, а король?
— Что король? — откликнулась она недоуменно.
— Не изменит ли король свое мнение? И согласен ли он с вами? Чего можно ждать от короля, который более добр к врагам, чем к друзьям, и все потому, что ему хочется разыгрывать из себя святого?
Маргарита молчала, чуть прикусив губу. Она не знала, как быть. Долг диктовал ей возмутиться, встать на защиту Генриха и одернуть зарвавшегося герцога. Но ее брови разгладились, и она тихо засмеялась.
— Король? — повторила Маргарита с горечью. — Король завтра отправляется в очередное паломничество. Он и не вспомнит о том, что было сегодня. Однако вы правы, Генриху что угодно может прийти в голову. — Видно было, что она поборола последние сомнения. — Вы доказали свою верность, милорд герцог, и я найду способ уберечь вас от неожиданностей.
Искра шального веселья мелькнула в ее глазах. Решительным движением она сняла с пояса бархатный мешочек:
— Возьмите. И сами распоряжайтесь своей судьбой. Пока печать у вас, ваши враги бессильны.
— Не слишком ли это смело, миледи? — спросил он, принимая печать. — И что скажет король? И канцлер?
— Это не должно вас беспокоить, — уклончиво ответила Маргарита. — С ними я как-нибудь справлюсь.
— Конечно, ведь всем известно, что печать чаще всего находится не у короля и не у канцлера, а у вас, ваше величество, — улыбнулся Сомерсет. — Когда же я должен буду вернуть этот бесценный знак доверия?
— По первому моему требованию, — ответила королева, надменно вскинув голову.
Да, герцог Сомерсет жаждал власти и стремился защитить Ланкастеров, к которым принадлежал и сам. Однако сильнее всего на свете он жаждал власти над этой двадцатидвухлетней королевой, этой высокомерной и решительной женщиной. Он вовсе не хотел быть временщиком, как Сеффолк, он хотел быть повелителем и любовником. Бог знает сколько времени он выжидал, боясь ее испугать или оттолкнуть, но втайне чувствуя, что именно он, герцог Сомерсет, ближе всех стоит к цели, о которой грезили многие вельможи. И сейчас, когда она вот так взглянула на него, он потерял хладнокровие.
Она была среднего роста, но стройна и величественна. На бледном правильном лице сияли огромные глаза, такие синие, будто вобрали в себя весь цвет заморской бирюзы. Взгляд таил вызов, в каждом повороте изящной головы чувствовалась заносчивость. Роскошные черные, как вороново крыло, волосы были просто уложены в сетку из золототканых нитей, каплевидная бриллиантовая слеза спускалась на чистый высокий лоб, алые губы были сжаты, а белая кожа в отсветах каминного пламени приобрела золотистый оттенок. И столько королевского высокомерия было сейчас в ее взгляде, приподнятом подбородке, горделивых очертаниях хрупких плеч, что Сомерсету, который отродясь ни перед кем не благоговел, захотелось во что бы то ни стало доказать свое над ней превосходство. Черт побери, он ведь прекрасно видел в ее глазах не только высокомерие, но и волнение, замечал, что королева мучительно ждет от него чего-то.
Подавшись вперед, он с силой, дерзко схватил ее за руки:
— А все остальное, Маргарита? Когда?! Когда я получу то, о чем мечтаю, когда закончится вся эта игра?
У нее перехватило дыхание, в глазах мелькнул страх, и она, как кукла, бессильно подалась вперед, будто не в силах ему противостоять. Эдмунд Бофор порывисто и властно, не позволив ей опомниться, рванул ее к себе еще ближе, запрокинул назад ее голову, сжал в объятиях и, хотя Маргарита теперь уже пыталась отстраниться, припал к ее губам сильным, почти жестоким поцелуем. Он заставил-таки ее ответить, испытав подлинное удовольствие от того, что ее рот приоткрылся. От резкого движения сетка слетела с головы Маргариты, волосы, скрепленные шпильками, рассыпались, и он с наслаждением погрузил руку в этот тяжелый и теплый поток темных локонов, целуя ее снова и снова, так, что ей едва ли не становилось больно, и она впервые в жизни ощущала себя простой женщиной, которую приступом берет безжалостный мужчина-завоеватель.
