Раничев умолк – в общем-то, Ефим был полностью прав. Держали их в обшитом досками погребе, наверх без лестницы не попадешь, если только на голову друг другу встать, да и то наверняка крышка заперта… а может, и часовой выставлен, для особого пригляда – людей в скиту хватает. Часовой… Интересно – он тоже не курит?
– Эй, есть кто наверху? – приложив руки рупором ко рту, прокричал Иван. Ха! А плечо-то подживает, неплохо перевязали, правда, без всяких антисептиков, травами, но боли уже почти нет. – Эй!
Наверху что-то скрипнуло – крышка погреба чуть приподнялась. Судя по тускло-синему небу, снаружи был уже вечер.
– Чего разорались, псы? – недовольно пробурчал стражник.
– Водицы, – снова застонал Феофил.
– И покушать бы неплохо было, – подал голос Ефим.
– И покурить бы…
Страж презрительно хохотнул, однако крышку не закрывал, видно, стоять просто так скучно было, а дисциплинка в скиту хромала.
– Скоморох кто тут? – немного помолчав, спросил стражник.
– Ну я скоморох, – лениво ответил Ефим. Раничев удивился – вот вам, пожалуйста, еще одно погоняло.
– А скоморох, так спой чего-нить, – предложили сверху. – Понравится песня, глядишь – и спущу вам баклажку.
– И сигаретку не забудь.
– Песню, говоришь? Ну слушай…
затянул Ефим неожиданно звучным приятным голосом.
Взял ключи златы,
Пошел в поле,
Росу выпустил.
Росу теплую,
Росу мокрую…
Последний куплет – или припев – повторялся, и Раничев тоже подпел, с подвыванием, на манер Дэвида Кавердейла:
Росу теплу-у-ю,
Росу мокру-ую.
Так дальше и пели – на два голоса. Когда песня закончилась, стражник наверху одобрительно кашлянул:
– Ловите!
Вот и баклажка… Небольшая, плетеная. Ефим Гудок беззвучно поймал ее, сунул горлышком в рот Феофилу… Тот заплевался:
– Водицы бы!
– Ну что было, – захохотал сверху страж. – Выпьете, свистнете – я веревку спущу – баклажку привяжете. – Он громыхнул крышкой.
– На, пей, Иване!
Раничев нащупал протянутую флягу – берестяная! – в музее-то полно такой посуды было, плетеной из березы да липы, отпил… и закашлялся. Понял теперь, почему Феофил снова водицы просил – в баклажке-то не вода, бражка оказалась! Ух и ядреная же!
– А ничего, – заценил Иван. – Сейчас напьемся, забуяним.
– Не с чего тут напиваться, – засмеялся Ефим. Помолчал, забрав флягу, потом спросил: – А ты, Иван, где так петь выучился? Не скоморох ли часом?
– Не, не скоморох. – Раничев хохотнул. – Мы в «Явосьме» играли с ребятами, может, слышал?
– Играли? А говоришь – не скоморох! – радостно воскликнул Ефим. – Ну удивил, друже. – Подобравшись ближе, он от души хлопнул Раничева по плечу. Хорошо – по здоровому. Затем вдруг наклонился к уху, зашептал с опаской: – Плохи твои дела, друже, вот что скажу.
– Да я уж и сам гляжу…
– Глядишь, да не все видишь… Смекай – вот приволокли тебя от Колбяты – и сразу стража поставили, а ране-то, до тебя, никаких стражников не было, буде случайный кто снаружи мимо пройдет. Значит – нужон ты им, Иване! Рассказывай, чего учудил, может, помогу чем?
– Ничего я такого не чудил. – Раничев пожал плечами. – Только, похоже, хотят на меня убийство повесить. Серебро какое-то спрашивают да эти, как их, грамоты.
– Грамоты? Во-он что-о… Наверное, переписные грамоты… А говоришь, ты не ордынец? Нехорошие дела, ой, нехорошие…
– Да что ты все заладил, Ефим, нехорошие да нехорошие. Что делать-то будем? Думаю, и тебе с Феофилом здесь задерживаться резону нет. Была б возможность – ушли бы?
– Да не уйдешь отсюда, сколь тебе говорить?
– Ну тогда сидите, дожидайтесь черт знает чего. Чем зря сидеть, давно бы подкоп, что ли, выкопали… Хотя, конечно, тут доски… А этот, стражник, он ведь, кажется, веревку спустить обещал?
– Тебя вместо баклаги привяжем? Ужо не заметит! – Ефим невесело засмеялся.
– Но надо ведь что-то делать! Не сидеть же сложа руки.
– Ай, молодец! – Ефим снова хлопнул Раничева по плечу. – Вижу своего брата, скомороха. Думаешь, я про то не думал? – Он нагнулся совсем близко к уху. – Его опасаюсь, – шепнул, кивая на Феофила. – Как бы не выдал, сам-то не побежит, чай, семья тут, в Яськине. А мы с тобой можем попробовать… только – сгинем, скорее всего, в болотах. Ох, пропадем, чувствую!
