Обед, к которому мы приступили после посещения церкви, оказался тоже довольно-таки необычным. За пару дней я уже привык, что за трапезой сидят только два человека: Висковатый и я. Тут же три длинных стола буквой П, вереница лавок, а на них вся толпа, которая проживает на его подворье. Разумеется, присутствовали и якобы мои холопы, оставленные Ицхаком при мне для вящей солидности.
Определенные условности, правда, соблюдались и тут. Челядь, то бишь холопы, уселась отдельно, но тоже чинно, словно каждый давным-давно знал свое установленное место. Впрочем, скорее всего, именно так оно и было, потому что моим вначале оставили местечко где-то на самом дальнем краю, ближнему к входу. Заметив это, Иван Михайлович нахмурился, покосился на меня и сурово сдвинул густые брови.
Повинуясь этой загадочной для меня команде, тот, кто привел их, тут же поднял всех с мест и медленно повел вперед, продолжая неотрывно глядеть на хозяина и дожидаясь его одобрительного кивка. Наконец Висковатый удовлетворенно склонил голову, и они были благополучно усажены. Новые места, на которые они попали, оказались гораздо ближе к господскому столу.
Честно говоря, я мало что понял в этих перемещениях. Как ни удивительно, но даже они знали в них толк гораздо больше моего, потому что тут же приосанились, горделиво выпрямились и время от времени с благодарностью косились в мою сторону.
Мне было легче, поскольку место за своим столом указал Висковатый, посадив ошуюю, то бишь по левую руку от себя. Справа уселась родня, начиная с его матери – старой, но довольно-таки шустрой старушки лет семидесяти. Помимо них за нашим столом сидели священник, дьякон, еще парочка в черных рясах и пяток совсем незнакомых мне людей.
После благодарственной молитвы все уселись трапезничать. Ели неспешно, соблюдая относительную тишину. Я преимущественно налегал на мясные блюда. Сказать по правде, такое изобилие мне раньше не встречалось.
Нет, меня и в других домах не морили голодом – ешь от пуза, но с эдаким разнообразием до сего дня сталкиваться не доводилось. Рябчики и тетерева, журавли и зайцы, жаворонки и лосина… Все это в разных видах и по-разному приготовленное – то есть и печеное, и жареное, и вареное, и даже просоленное, вроде той же зайчатины. Глаза разбегались – что ухватить повкуснее.
Особо полакомиться дичью я не успел. Расторопные слуги уже через полчаса, если не раньше, поснимали блюда со столов и водрузили на них новые. Дичи уже не было, но мясное изобилие продолжалось, только теперь с курами, гусями и прочей домашней птицей, причем тоже разнообразного приготовления и так аппетитно пахнущих – слюной захлебнуться можно. Затем произошла вторая перемена блюд, и на столе оказалось… вновь мясо, но уже посолиднее: баранина, свинина, говядина. Я не особый едок, к тому же сказывалось отсутствие вилок, а орудовать заостренным на конце столовым ножом не совсем сподручно.
Под конец трапезы я и вовсе сбился со счета перемен. Мясо сменилось жидкими блюдами, то есть тем, с чего принято начинать обед спустя четыреста лет. Потом заставили все кашами. Или каши были вначале? Короче, я запутался окончательно, да и не мог я лопать в таких количествах. На сборную солянку – мясную смесь из числа трех первых перемен – я мог только смотреть, с трудом удерживая себя от икоты и время от времени бросая осоловевший взгляд на челядь Висковатого, которая по-прежнему лопала в три горла. Правда, им было легче. Блюда за их столами хоть и менялись, но реже. Да и такого разнообразия, как у нас, там не наблюдалось.
До рыбы я так и не дотронулся, проигнорировав окуней, плотву, лещей, карасей и прочую снедь. К грибам, не утерпев, приложился, старательно трамбуя их в пищеводе – желудок к тому времени был набит битком. Когда после всего этого внесли щи – кажется, двух видов,- я чуть не взвыл и мечтал лишь о том, чтобы праздник живота поскорее закончился.
Непонятным было только одно – как при такой обильной трапезе хозяин дома продолжает оставаться относительно подтянутым, удерживая свой животик, который выпирал лишь самую малость, в приличном состоянии. Я бы, наверное, за первый же год растолстел вдвое.
