– Токмо с виду, – поучительно заметил Висковатый,- Ты иноземец, потому и не ведаешь о том, что творится на Руси. Иному нипочем бы не стал сказывать, негоже сор из избы выносить, но коль ты решил у нас осесть…
«С Обезьяньим Народом запрещено водиться,- сказал Балу.- У Бандар-Логов нет Закона. Их обычаи – не наши обычаи. Они болтают и хвастают, будто они великий народ, но никто в джунглях не водится с ними. Народ Джунглей не хочет их знать и никогда про них не говорит. Их очень много, они злые, грязные, бесстыдные».
Примерно в этом духе дьяк мне и рассказывал. И об их жестокости, и о безнаказанности, поощряемой самим царем, который самолично повелел земским судьям «судить строго и праведно, а наши виновны бы не были», и об их наглости, и о прочем.
Он даже привел примеры, чем это пересечение границ заканчивалось. Запомнился мне один из случаев, когда Андрей Овцын, будучи из служилых удельных князей, впервые попал в Москву и заплутал в ней, угодив на Арбат. «Коварного злоумышленника» тут же схватили и повесили для острастки всем прочим, а рядом с ним, в качестве издевки, привязали живую овцу. Весельчаки, мать их.
Получается, мне и впрямь повезло, что я остался целехонек. Не иначе как ту же подкову в буквальном смысле «на счастье» отломил от конского копыта мой ангел-хранитель. Или златокудрый красавчик Авось. Или веселые подружки – гречанка Тихе и римлянка Фортуна. Словом, кто-то из них или все вместе.
Не ограничившись нотацией, Висковатый не поленился, письменно перечислил мне все взятые царем в опричнину улицы Москвы, а также границы, отделяющие их от земщины, чтобы я заучил наизусть. Посейчас помню этот небольшой желтоватый листок, на котором дьяк крупными аккуратными буквами вывел: «Не ходити тобе за ради береженья живота свово от Москвы реки по Чертольской улице и по Семчинову сельцу до самого всполия, да по Арбацкой улице и по Ситцевому врагу до Дорогомилова всполия, да с опаскою шествовать по Ыикицкой, ибо ошуюю, ежели глядючи от города, она тако же в опричнине». А в конце – видно, устал перечислять – дьяк сделал короткую приписку: «А лучшее всего в Занеглименье вовсе не езди».
Я хоть и любопытный человек, но рисковать попусту не в моем стиле, а потому после предупреждения дьяка в те места, что перечислил Висковатый, действительно больше не ездил, разве что пару раз прошвырнулся по Кузнецкому мосту, но в основном ограничивался восточной стороной города – той же Варваркой и Ильинкой, а также Замоскворечьем – когда навещал Апостола.
Кремль – дело иное. Его я облазил весь, забираясь в самые отдаленные от подворья дьяка уголки вроде Конюшенного и Житного дворов, расположенных на участке между западными Конюшенной и Боровицкой башнями. Правда, за ворота, которые были в последней из упомянутых, я не выходил – они напрямую вели к опричным владениям царя. Зато через ворота Безымянной башни я хаживал не раз, неспешно прогуливаясь вдоль участка стены, идущей от Благовещенской башни к Водовзводной, которую тут называли Свибловой, и размышляя, удастся ли мне заложить Валерке письмецо. Пускай оно еще не готово, да и хвалиться особо нечем, но с диспозицией, коль Время позволяет, определиться надо.
Про остальные ворота, выводившие в веселый, тароватый и разудалый Китай-город, добрая половина которого представляла собой обычный базар, а вторая подступы к нему – там торговцы либо жили, либо складировали свои товары, я вообще молчу. Редкий день я не проходил через Никольские, Фроловские или Константино-Еленинские.
Словом, жизнь была насыщенная, и времени на скуку не оставалось.
Висковатый с того раза не обиделся ни на меня, ни на мое предостережение. Может, умом он мою правоту и не признал – гордыня мешала, но сердцем и сам чуял неладное. Чуял и все равно упрямо лез на рожон, прямо в пасть чудовищу на троне. Ну как кролик перед змеей, честное слово.
Переговоры продолжались, и чем дальше, тем больше не по сценарию Ивана Михайловича, которого царь вынуждал требовать совершенно несуразные вещи. Тот хотя поначалу и спорил, но потом скрепя сердце все равно подчинялся. Всякий раз после этого он приезжал на свое подворье угрюмый, насупленный, долго орал на слуг, давая выход скопившемуся за день раздражению, а потом вызывал меня и просил… рассказать ему какую-нибудь сказку.
