Он и Сократа убеждал в этом, говоря:
— Женившись, человек освобождается для важных дел. Так что поскорее женись, Сократ. И всё то время, что ты проводишь с гетерами, ты употребишь с пользой для себя и для Афин.
— Для Афин будет полезнее, если я ничего не стану делать для них, — отшучивался Сократ. — А для себя я нахожу много пользы в домах гетер — там много вина, хорошая еда, веселье, ласки. Один мудрый человек сказал: надо соблюдать здоровый образ жизни, укреплять постоянно своё здоровье, чтобы затем растрачивать его в любовных утехах.
— Ты, конечно, наговариваешь на себя, говоря о любовных утехах, — заметил Перикл. — Тебе, как я давно приметил, присущи лишь две страсти: ты крошишь и шлифуешь камни и изводишь в спорах всех встречных. Как каменотёс — ты кормишь себя. А чего ты достигаешь спорами, Сократ?
— Тоже кормлю себя, — ответил Сократ. — Но не тело кормлю, а душу. Душа ведь питается мыслями, как чрево — вином и сыром. Кто питает одно тело, у того хиреет душа.
— А кто питает только душу?
— У того хиреет тело, — засмеялся Сократ — ответ был так очевиден. — Но с душой мы обретаем вечность, а с телом едва доживаем до восьмидесяти... Вот и суди, что важнее — питать душу или питать тело. Но лучше одновременно насыщать и душу и тело.
— Стало быть, ты всю жизнь будешь каменотёсом и софистом, — заключил Перикл.
— Нет, — возразил живо Сократ. — Из каменотёса я стану скульптором, ваятелем, а из софиста — философом.
— Философом? Это что же? Объясни, — попросил Перикл.
— Софист — просто мудрый человек. У него на всё есть ответ и доказательство. А философ — любит не просто мудрость, но истинную мудрость, он любит в мудрости истину и овладевает искусством обнаруживать её, а не только искусством убеждать других в том, что ему выгодно.
— Теперь я понял, почему жаловался на тебя Анаксагор, — ты донимаешь его вопросами о способе обнаружения истины. Так?
— Так.
— А он толкует тебе о способах доказательства желаемого, верно?
— Верно.
— И тебя это не устраивает.
— Да, не устраивает. А тебя, Перикл?
Сократ видел, как тень иронической усмешки скользнула по губам Перикла: по последнему вопросу, который задал ему Сократ, Перикл безошибочно определил, что Сократ уже сел на своего любимого конька, что в нём пробудился «философский зуд» — так Перикл называл Сократову страсть испытывать собеседника вопросами, — и приготовился к тому, чтобы унять в нём этот зуд, остановить водопад вопросов — Периклу было недосуг тратить время на философские препирательства с Сократом: он спешил в Толос, где в тот день заседали афинские стратеги. Этот разговор Перикл и Сократ вели на ходу, пересекая агору, старую площадь.
— Меня в науке Анаксагора всё устраивает, — ответил Сократу Перикл, ускоряя шаг. — Ив науке Дамона, — добавил он, вздохнув: Дамона афиняне подвергли тогда суду остракизма и изгнали из города, хотя Перикл этому противился — Дамон был учителем Перикла в юношеские годы, а потом и его советчиком, среди которых выделялись Анаксагор, Софокл, Фидий, Протагор, архитектор Гипподам и друг Перикла Периламп, который сопровождал его во всех военных походах, не занимая при этом никакой должности.
Дамона обвинили в том, что он склонял афинян к восстановлению тирании, когда, как он якобы говорил, один могучий и чистый голос будет вести главную мелодию, а все остальные станут ему подпевать. Дамон был музыкантом и теоретиком музыки. Он считал, что музыка — это голос бога, божественное наставление, в котором людям преподаются священные принципы гармонии, согласия, принципы совершенства и красоты. В демократии ему виделась какофония, безобразное рычание толпы, которое потрясает и разрушает основы гармонического общества. Дамон так много и так охотно говорил об этом, что его обвинили в заговоре против демократии и осудили на изгнание. Говорят, он слушал, как падают в кучу черепки с нацарапанным на них его именем, и уже по звуку, с каким они падали, определил, что афиняне единогласны в осуждении.
Тогда же Перикла спрашивали, разделяет ли он взгляды Дамона, на что Перикл ответил:
