В той же камере мой сосед — огородник, мелкий служащий, попал в тюрьму из‑за того, что пошел к какому‑то Румянцеву, одному из современных большевистских чиновников, сказать ему, что он уезжает на две недели в отпуск и свое обязательство напилить дрова своей доли сделает после возвращения; Румянцева не было дома, сын сказал, что отец пошел к брату, туда пошел и этот огородник. Там засада, забрали его и всех приходящих — торговлю с (нрзб) и тому подобное. Сидит две недели без допроса, дома жена и трое детей, очень нервничает, негодует. Ксендз из Колпина больше двух месяцев сидит за помощь военнопленным; энергичный молодой человек, умный, экспансивный. С ним интересный разговор о религиозном движении; указывает на рост католического религиозного движения среди русских, частию аристократических кругов, интеллигентных. Он мне рассказывал о попытках большевиков провести своего ставленника Путяту[16] в патриархи. Напоминает историю Тушинского вора?
Сидят матросы — анархисты, несколько очень ответственных ком(м)унистов, меньшевик, присяжный поверенный Г., приятель В. В. Водовозова[17]. Его арестовали уже второй раз; подкладка — желание определенных ком(м)унистов захватить его квартиру с обстановкой; на этой почве у него столкновения. Очень любопытный разговор с ним о ком(м)унизме и социализме вообще, теории относительности, новых достижениях науки. Он думает, что большевики еще надолго; их все ненавидят, у них нет опор ни в ком, но нет силы, которая бы стала на их место; анархия будет расти. Очень интересна у него критика основ социализма. По его словам, среди ком(м)унистов начался огромный критический процесс в этом направлении и в тюрьме большое количество ком(м)унистов, видных партийных работников. Для него, мне кажется, что критика ком(м)унизма есть уже теперь критика социализма. И он, как недавно В. В. Водовозов, говорил мне о книге Е. Рихтера — по его словам, это прекрасная агитационная книжка для ком(м)унистов — так как ирония Рихтера непонятна массам (и интеллигенции), а Водовозов указывал мне, что Рихтер был прав. В этом согласен и Г. Я помню книжку Рихтера из времен молодости — никогда не думал, что придется пережить ее уже не как утопию. Г. спрашивал, остался ли Водовозов социалистом — он его давно не видал. Сам Г., мне кажется, сейчас теряет всякую путеводную нить, и его прошлое начинает ему вырисовываться как трагическая ошибка…
Легли спать; раздался грохот автомобиля. Ксендз подошел и сказал — не пугайтесь, очевидно, повезут многих — может быть, вас — на Шпалерную, в Дом предварительного заключения. И действительно, скоро вызвали человек 15, в том числе и меня. Дождь, опять прохождение через грубых людей, унижение. Тут и Шидловский, и много, кого видел утром. На автомобиле — грузовике в ужасных условиях — на корточках и коленях друг друга, при грубых окриках, когда пытались подыматься. Тяжелый переезд.
Выяснилось, что идут новые аресты — надо освободить помещение.
В тюрьме попадаю — в темноте — в камеру 245, кажется; ватерклозетный запах, три постели, где спят; приняли дружественно, как будто полуинтеллигенты, называли «папаша», «отец». Один предложил примоститься рядом на скамье и табуретках; решил сидеть до 8 утра (было, должно быть, около 4), когда утром Родин, один из арестованных, обещал освободить койку. Впечатление пытки. Прикорнул, вынув подушку. Тяжелый запах клозета. Окно открыто, но воздуху недостаточно. Это уже настоящее не только моральное, но физическое истязание. К утру начал писать бумагу в ЧК обо всем этом, настаивал на допросе. Между прочим, и раньше на Гороховой все время разговоры о допросах; там вызвали одного; все ждут, дольше недели сидят без допроса. Разговоры о невероятных следователях, трагикомичные анекдоты, подобные тем, которые раньше шли о цензорах. Но тут уже не губители мысли, но губители и мысли, и жизни. Забыл указать, что на Гороховой сидят дети 11–15 лет; у нас 1, в камере № 1, где сидел Шидловский, — 3–4. Наш — продукт нового времени — ненавидит большевиков, развешивал воззвания при Кронштадтском восстании — не убит только из‑за возраста, теперь живет на тюремной пайке, то есть медленно умирает от голодания. Но это характерное явление: рост ненависти и чувства мести — его ощущаешь здесь необычайно интенсивно даже по сравнению с тем, что видишь вне тюрьмы. Только побывав в большевистской тюрьме, сознаешь, до какой степени она плодит и раздувает эту ненависть и чувство мести…
