А. Гаспарян:
На мой взгляд, сказалась родовая травма первых лет советской власти. Тогда внутри партии шла жесточайшая полемика абсолютно по любому вопросу, неважно, что выносилось на политбюро; потом Сталин волевым решением это прекратил. А Горбачев объявил гласность. Казалось бы, говорите, о чем хотите. Но Дмитрий же абсолютно правильно озвучил ключевой момент: общество не готово к этому. Еще меньше к этому готова партия, которая в принципе перестала понимать, что происходит. Потому что, с одной стороны, провозглашается новое мышление: перестройка, демократизация, гласность, ускорение. А с другой – половину этих терминов мало кто может расшифровать. И вот съезд народных депутатов. Партии выстрелили в затылок. К примеру, ни один человек из ленинградских коммунистов не был депутатом этого самого съезда.
Г. Саралидзе:
Подожди, а кто стрелял? Делегатов же граждане выбирали? Вот вы говорите: общество было не готово. Не готово к чему?
Д. Куликов:
Тут интересно, как выбирали, сама система. Я сказал: три раза по 750 было, да? 750 депутатов от территориальных округов, 750 от национально-территориальных избирательных округов: по 32 депутата от каждой союзной республики, по 11 депутатов от каждой автономной республики, по 5 от каждой автономной области. И, наконец, по одному депутату от каждого автономного округа. Невероятно сложная система.
Третья квота – 750 человек: по 100 депутатов от КПСС, ВЦСПС[1], кооперативных организаций (колхозов, потребкооперации). По 75 депутатов от ВЛКСМ, женсоветов, организаций ветеранов, научных и творческих организаций. И, наконец, 75 депутатов от других общественных организаций. Кстати, никто не знал, сколько от какой организации надо депутатов, это должна была определять специальная комиссия. На момент прекращения функционирования Съезда 2225 человек было избрано. Это дееспособная организация? Нет, конечно. Наши руководители думали, что создадут фиктивное пространство, которое ни на что влиять не будет. А оно начало жить по своим законам. Партийные функционеры сначала не принимали это всерьез. А потом выяснилось, что им там просто нет места, вот и всё.
Г. Саралидзе:
Им не стало места, потому что так голосовали и так мыслили люди. Это ведь отказ в доверии – или я чего-то не понимаю? То есть сложились такие условия: если человек из обкома, значит, ему не верят.
А. Гаспарян:
Тогда в первый раз в нашей новейшей истории сработали масс-медиа. Вся печать изо дня в день писала о том, что главным тормозом на пути перестройки являются старые обкомовские и райкомовские кадры. А после программы «Время» шла десятиминутная передача «Прожектор перестройки».
Г. Саралидзе:
Его еще «Прожектором перестрелки» называли.
А. Гаспарян:
И главный удар наносился именно по старым партийным кадрам. Почему все не работает? Потому что старые брежневские кадры засели в обкомах, надо их менять.
Д. Куликов:
Механизм торможения это называется. Даже сборник на истфаке был – «Механизм торможения». Как партия сама себя тормозила.
Г. Саралидзе:
Да, тогда были такие дискуссии… Похлеще, чем на Первом съезде народных депутатов.
А. Гаспарян:
Так дискуссия к тому моменту была, по сути, всенародной. Если вся печать каждый день об этом пишет, рассказывает о том, кто является тормозом на пути вселенского прогресса. Современному поколению очень сложно представить очереди за советскими газетами. А тогда в пять утра люди вставали, занимали очередь к киоску.
Г. Саралидзе:
Значит, потребность была?
А. Гаспарян:
Конечно. И естественно, вся думающая аудитория или те люди, которые себя к оной причисляют, голосовали не за коммунистов.
Д. Куликов:
Давайте не будем обманывать самих себя. Потребность – вещь формируемая. У человека есть некий минимум естественных потребностей (в еде, сне, воде), не больше. А сколько этой еды должно быть, какая она должна быть; сон – где и какой – это все уже сформированные потребности из социального мира. Так и потребность, о которой ты говоришь, была сформирована, и сформировало ее политбюро. Ведь с чего все началось? Партия сказала, что все делается неправильно, нужно больше социализма, вернемся к Ленину. То есть все, что было после Ленина, – неправильно.
