Так что я встал с постели и дописал рассказ про сегодняшний день. Я устал, но мне все равно страшно. Чего я боюсь? Что она уйдет? Что я ее потеряю?
Мэри Лу здесь уже восемнадцать дней, и последние девять я ничего не писал.
Мое счастье стало еще больше! Я не думаю про аморальность нашего совместного проживания и про то, что мы, наверное, нарушаем закон. Я думаю про Мэри Лу, про то, что вижу в фильмах и читаю в книгах, про то, что читает она.
Вчера она читала то, чего я раньше не встречал. Это называется «стихи». Некоторые она читала мне вслух. Местами они непонятные, как шахматы, а местами говорят интересное и странное. Одно она прочитала мне дважды:
О ветр осенний, когда повеешь,
Чтоб тихий дождик лил?
А я, о Господи, с любезной
Опять в постели был!
«Ветр» и «любезную» мне пришлось смотреть в «Словаре». Когда Мэри Лу читала это во второй раз, на меня накатило такое же чувство, как иногда от сильных сцен в фильмах. Огромное чувство, мучительно приятное, в груди.
Когда она закончила, я почему-то сказал:
– Лишь пересмешник поет на опушке леса.
Мэри Лу подняла глаза от книги и спросила:
– Что?
Я повторил:
– Лишь пересмешник поет на опушке леса.
– Что это значит? – спросила она.
– Не знаю. Это из фильма.
Она прикусила губу:
– Это как слова, которые я сейчас читала, да? Вызывает чувство, которое не умеешь назвать.
– Да, – ответил я. Она сказала то самое, что хотел сказать я, и это было даже немножко страшно. – Да. Именно так.
Потом она читала еще стихи. Ни одно не вызвало у меня того же чувства, но мне все равно было приятно слушать, как Мэри Лу читает. Она сидела на полу, скрестив ноги, и смотрела в книгу. Я смотрел и слушал, как она серьезным и ясным голосом читает нам обоим. Книгу она держит ближе к лицу, чем я, и когда читает, в ней есть что-то очень трогательное.
Мы каждый день ходим гулять и всякий раз обедаем в другом месте.
Сегодня утром Мэри Лу ушла, как часто делает, купить нам еды в экспресс-обслуживании. Для этого она берет мою кредитку. Когда она ушла, я включил проектор и стал смотреть фильм с Лилиан Гиш и говорить диалоги в диктофон, и тут вдруг открылась дверь. Я повернулся и увидел в дверном проеме Споффорта. Он был такой высокий и крепкий, что как будто заполнял пространство, даже когда просто стоял. И все-таки на этот раз я не испугался. В конце концов, Споффорт всего лишь робот. Я выключил проектор и пригласил его войти. Он вошел и сел на белый пластиковый стул, лицом ко мне. На нем были легкие брюки защитного цвета, сандалии и белая футболка. Смотрел он на меня без улыбки, но и не сурово.
Некоторое время мы сидели молча, потом я спросил:
– Вы слушали мой дневник?
Я не видел Споффорта уже давно, и он никогда не заходил ко мне в комнату.
Он кивнул:
– Да. Слушаю, когда есть время.
Что-то в нем меня раздражало, и я его уже не боялся, поэтому спросил:
– Зачем вы хотите про меня знать? Зачем попросили меня вести дневник?
Он не ответил и, немного помолчав, сказал:
– Учить читать – преступление. За него вас можно отправить в тюрьму.
Я не испугался. Я вспомнил слова Мэри Лу про детекторов и что никого больше не уличают.
– Почему?
Я понимал, что нарушаю правило поведения: «Не спрашивай; расслабься». Но мне было все равно. Я хотел знать, почему учить кого-нибудь чтению незаконно. И почему Споффорт не сказал мне этого раньше, когда я предложил учить чтению в Нью-Йоркском университете.
– Почему мне нельзя учить Мэри Лу чтению?
Споффорт подался вперед, положил большие руки на колени и посмотрел на меня. Взгляд его немного пугал, но я все равно не стал отводить глаза.
– Чтение чересчур лично, – сказал Споффорт. – Оно чересчур приближает к чувствам и мыслям других людей. Оно смутит вас и обеспокоит.
Мне сделалось чуточку страшно. В присутствии Споффорта, при звуках его низкого властного голоса хотелось подчиниться и ничего не спрашивать. Но я вспомнил кое-что прочитанное в книге: «Другие тоже могут ошибаться» – и уцепился за эту мысль.
– Почему преступление быть смущенным и обеспокоенным? И знать, что думают и чувствуют другие?
