Должно быть, я инстинктивно переместился в самый темный угол. Когда я вновь открыл глаза, Альта стояла посреди двора и звала меня по имени. Луна сдвинулась на небосводе и теперь светила над коньком крыши; тени укоротились и припали к земле.
– Эмметт?
– Я здесь…
Альта вздрогнула и шагнула мне навстречу, вглядываясь в темноту.
– Что ты делаешь? Ты пытался уснуть?
– Нет.
Моя сестра так и стояла посреди двора. В окне второго этажа за ее спиной промелькнул свет лампы. Там готовились ко сну. Я начал было подниматься на ноги и не смог сдержать гримасу боли, как острым кинжалом пронзившей кости. Альта видела это, но помочь подняться не предложила.
– Эмметт, ты правда завтра уедешь?
– Отец сказал, что у меня нет выбора.
Я ждал, что она возразит. Альта была смышленой девчонкой и вечно изыскивала способы делать по-новому привычные вещи. Она умела подобрать ключик к любому запертому замку. Но сейчас она молчала, подставив лицо луне. В горле застрял комок. Вернулась ненавистная слабость; мир снова накренился сначала в одну сторону, потом в другую, и я, зашатавшись, оперся о стену – отдышаться бы.
– Эмметт? С тобой все хорошо? – Альта закусила губу. – Нет, вижу, что нет. Ты сядь.
Мне не хотелось слушаться ее, но колени подкосились вопреки моему желанию. Закрыв глаза, я вдохнул всей грудью аромат сена и прохладной земли, легкий запах навоза и сладость гниения компостной кучи. Альта присела рядом, зашуршав надувшимися юбками.
– Как бы я хотела, чтобы ты остался.
Не глядя на нее, я поднял плечо и снова опустил.
– Но, может, это к лучшему… – продолжила Альта.
– Как… как это возможно? – Я проглотил застрявший в горле комок, стараясь контролировать голос. – Хорошо, я понимаю. От меня вам никакой пользы. Всем будет лучше, когда я уеду… куда бы то ни было. Я даже не знаю, где она живет, эта переплетчица.
– Возле болот на Каслфорд-роуд.
– Ясно…
Интересно, как пахнут болота? Стоячей водой, гниющими камышами? И тем, и этим, и наверняка глиной. Глиной, которая проглотит тебя живьем, если свернешь с тропы и забредешь слишком далеко… проглотит, и никто никогда не найдет тебя.
– Откуда тебе так много о ней известно… ну, о переплетчице?
– Ну, не так уж и много. Мама с папой хотят как лучше. После всего, что случилось, ты там будешь в безопасности.
– То же самое сказала мама.
Альта не ответила и принялась грызть ноготь большого пальца. В фруктовом саду за конюшнями залился трелью соловей, но резко смолк.
– Ты не знаешь, каково им пришлось, Эмметт. Каково это – вечно бояться за тебя. Они заслужили покой.
– Но я заболел не по своей вине!
– Зато по твоей вине ты… – Она шумно выдохнула. – Нет, знаю, так говорить нельзя. Но нам всем нужно… прошу тебя, не злись. Все к лучшему. Ты выучишься ремеслу.
– Ага. И буду делать книги?
Она поморщилась.
– Переплетчица выбрала тебя. Это значит…
– А что это значит? И как она могла выбрать меня, если никогда даже не видела?
Мне послышалось, что Альта заговорила, но когда я повернулся, она смотрела на луну и лицо ее ничего не выражало. С тех пор как я заболел, она осунулась, а кожу под глазами словно вымазали пеплом. Она выглядела чужой, недосягаемой.
– Я буду приезжать повидаться с тобой, как только смогу, – проговорила она, будто это что-то решало.
Я уткнулся затылком в каменную стену.
– Они убедили тебя, верно?
– Я никогда не видела, чтобы папа так сердился…
– А я видел. Однажды он меня чуть не ударил.
– Да, – кивнула Альта. – Но ты, наверное… – Она не договорила.
– Я был маленьким, – продолжил я. – А ты – совсем крохой, ты не можешь помнить. Это случилось в День Пробуждения.
– О…
Я взглянул на нее, но она отвела взгляд.
– Нет. Не помню.
– Я тогда купил… На ярмарке был человек. Он торговал книгами…
В моем кармане в тот день звенели монеты, накопленная сдача – целых шесть пенсов фартингами. Монеты оттопыривали карман. Меня распирало от головокружительного чувства свободы: я приехал на ярмарку в День Пробуждения и оторвался от всех. Шел и размышлял, что купить, оглядывая ряды с мясом и домашней птицей, с рыбой из Хладноводной и с узорчатым муслином из Каслфорда… Задержавшись у прилавка со сладостями, я повернулся к другому, стоявшему чуть в отдалении, и тут мне в глаза бросились позолота и яркие краски. Это был даже не прилавок, а грубо сколоченный стол, за которым стоял мужичок с бегающими глазками. На столе высились стопки книг.
