В Евангелии связь, для меня загадочная и бездонная, для экзегетики прозрачная, между деньгами, умыванием и целованием ног и предательством. Обливает ноги драгоценным маслом Иисусу женщина, Иуда против, можно было получить много денег, и идет получать деньги от первосвященников. Иуда «таскал» деньги в общине апостолов. Из Мф 26, 6–16 не сказано прямо, что Иуда возмущен растратой (это по всем, и современным, нормам растрата, так шеф может взять из кассы на роскошь), но и в Мк 14, 10 Иуда идет за деньгами первосвященников словно для возмещения — казначей — этой растраты, а в Ин 12, 3–8 только он один против растраты протестует. Потом не Иисусу, а Он сам моет ноги (как у Вас в «Диком шиповнике» сначала садовник ранит, потом сам раненый), и опять именно после омовения Иуда возникает как предатель, почти провоцируется, Ин 13, 14–18 и 21–30, причем опять загадочным образом в связи с «ящиком». И еще в других Евангелиях те же стрелочки, которые я даже не пытаюсь проследить, но здесь какая-то освободительная тайна. Потому что везде в этих мостах, по поводу омовения ног, появляются раб и господин, причем рабом оказывается тот кто был против обливания ног маслом, как в молитвословиях великого четверга, «Иуда, раб и льстец» — который был казалось бы против чрезмерного почитания господина! Когда начинаешь видеть эти загадки, то ясно, что вера, Церковь, Бог по ту их сторону, за бездной и за «пучиной моря», а то, что по сю сторону, только недоразумение. Как страшно думать, что «христианская цивилизация» распяла природу, и она не сходит с креста тоже из милости, страдая сама ради искупления человечества. «Мама, а в лесу бывают зайчики?» — Ольгу доводит до слез этот вопрос Володика, который каждое утро тихонечко входит ко мне печатающему с ворохом зверюшек, лягушечка, тигренок и носорог плюс резиновый енотик, с которыми он каждую ночь спит. Я смею деток строжить, который пригласил их в мир несравнимый с тем, в котором сам был ребенком. Я пригласил их в мир, а сам думаю с удовольствием что уйду из него еще до самых злых ужасов.
Удивительно, что все это нисколько не мешает говорить в простоте: поздравляю Вас с Воскресением Христовым.
Ваш
Roma, 7.5.1995
Дорогой Владимир Вениаминович,
Я могла бы написать Вам уже много раз, и мне всегда хочется писать Вам. А еще больше хотелось бы увидеть Вас — и всех Вас, Олю и мальчиков, в Италии, рядом. Например, мы брели бы по Аппиевой дороге — или по Авентинскому холму (из семи холмов он мне больше всех полюбился), к храму св. Алексея Человека Божия — и вниз, к Тибру… В каждом чудном месте (а их я повидала множество: вообще ни одна страна, мне кажется, не дает столько поводов для совершенно безмятежного счастья, как Италия) мне жаль, что нет рядом своих, с кем бы разделить этот пир. Как все на свете, это неописуемо: развалина Рима, триумфальная развалина, которая никогда не развалится до конца. Катакомбы, и виноградники возле них, апельсиновые сады в церковных двориках, византийские мозаичные своды, кварталы за Тибром, где целая улица при мне справляла день рождения кошки Niccolina. Все дома по случаю ее 5-летия были убраны гирляндами, а именинница сидела на бархатной подушке, кошка как кошка при этом. Вчера перед автобусом перебегала женщина и уронила сумку и все рассыпала. Автобус стоял долго и никто не сердился. Один человек заметил: — Ma che brava questa donna! — Si, bravissima! — ответил другой, и все ее хвалили. Чаще всего на улицах слышно: «Ma che bello!» «Che carino!» В общем, рай земной, из России даже не вообразимый. Один синьор, с которым разговорились, сказал мне: «Но заметно сразу, что Вы человек другой культуры, более высокой». «Почему?» «Вы слушаете, а мы все говорим монологи». Но в самом деле, это не монологи, а череда солирующих импровизаций, как в оркестре, и за каждой партией не заслоняется реальность целого. Очень близкий контакт (не как в Англии), но каким-то образом не переходящий границ деликатности.
Вчера я вернулась в Рим из авантюрного паломничества. На улице я познакомилась с корейцами, священником и монахинями, и они взяли меня с собой в Ассизи, ночевала я в монастыре в Перуджии и утром была на католической Троице, на монастырской службе. Настоятельница сказала: «У нас сегодня маленькое повторение того события — сколько языков!» И правда, кроме меня и корейцев были латиноамериканцы, немцы, французы, испанцы…
