Переписка. 1931–1970 - страница 12

Шрифт
Интервал

стр.

. Ибо такое мужество – крайность и парадокс бесчеловечного мира.

Фанатик имеет свои преимущества перед Гёте и Спинозой, его самоотверженность есть определенный предел человеческой природы. Но на другом полюсе того бытия, где возможен подвиг «святости» – темнота, идиотизм основной массы населения, голод и пытки на дыбе. Лукач и Лифшиц предпочитали демонизм Пушкина и Моцарта как предвосхищение свободы и гуманной нравственности для всех. Они, подобно Гёте и Марксу, фабульный мир свободы и высокого человеческого достоинства, в котором за явление идеального в реальном не надо платить кострами для иноверцев и дикостью массовых человеческих жертвоприношений, самоуничижением и страхом, ставили выше веры в личное бессмертие. В мире бессмертного творчества природы, освобожденного и очеловеченного, метафизические хайдеггеровские страх и забота, сопровождаемые гнусным и мелочным интриганством, исчезают, заменяясь светлым пушкинским: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть, И равнодушная природа красою вечною сиять». В этом мире, где сияние вечной красоты – его онтологическое качество, природа уже не равнодушно, а с равной душой относится и к мотыльку-однодневке, и к гигантской метагалактике, существование которой длится миллиарды лет, что соответствует гуманной норме и становится реальностью благодаря человечеству, вернувшему бытие к его глубочайшим основам.

Гёте сказал в разговоре с Эккерманом: для того, чтобы стать великим человеком, надо получить великое наследие, так Наполеон получил в наследство Французскую революцию, а Лютер – поповское мракобесие. Мы получили в наследство еще более грандиозную революцию, чем Французская, и не меньшее массовое затемнение сознания, чем во времена Лютера. Но нынешние «властители дум» предпочитают носиться со своими стеклянными бусами, не замечая сундуков с настоящими драгоценностями. Лукач и Лифшиц показывают пример того, как можно этим наследством пользоваться. Хочется верить, что уже в наше время найдутся люди, которых воодушевит пример их удивительной и плодотворной дружбы – одного из реально-идеальных явлений Октябрьской революции. А если нет, то свет этой дружбы и смысл рожденного ею марксистского Логоса дойдет до тех, кто придет после нас. Может быть, по этой причине Лифшиц хотел взять эпиграфом для своего главного, не написанного им труда какие-нибудь слова Иоанна Предтечи.

В настоящем издании впервые публикуются все известные письма Лукача Лифшицу и Лифшица Лукачу. Оригиналы всех публикуемых писем находятся в Архиве Д. Лукача (Венгрия).

Копии писем по просьбе вдовы Мих. Лифшица Л.Я. Рейнгардтбыли переданы ей Архивом Д. Лукача и хранятся ныне в Архиве РАН. Сотрудники Архива Д. Лукача при любезном посредничестве сотрудницы Венгерского культурного центра в г. Москве Е. Варги предоставили ряд материалов для подготовки настоящего издания, чтобы уточнить те письма, которые неясно читались в копиях.

Выражаем признательность Архиву РАН, его директору В.Ю. Афиани и заведующей отделом Е.В. Туговой за предоставленные копии писем Мих. Лифшица и Д. Лукача и содействие в их публикации.

Все письма Лукача написаны по-немецки на машинке, рядом с письмами Лифшица уточнен способ их написания.

В Приложении приводятся документальные материалы, характеризующие исторический фон, на котором эта переписка разворачивалась. Большинство материалов Приложения публикуется впервые.


Принятые обозначения:

в квадратных скобках [] – уточнения от составителей пропущенных или сокращенных корреспондентами слов;

в угловых скобках < > – вставка принадлежит составителям.

Мих. Лифшиц и Д. Лукач. Переписка. 1931–1970 гг.

Д. Лукач – Мих. Лифшицу>57

Берлин, 20 сентября 1931 г.

Темпельхоф, Кайзеркорсо 4. IV лестн. у Мартина


Дорогой друг,

я был чрезвычайно пристыжен, получив Ваше письмо>58, хотя я («самокритично») всегда знаю, что очень ленив на письма. Но по отношению к Вам это потому так скверно, что Вы меня с этой стороны еще не знаете и потому, может быть, не поняли бы мое молчание. И это недоразумение особенно резко противоречило бы действительности оттого, что почти ни дня не проходит, чтобы я меланхолически не думал бы о тех прекрасных «полуэстетических, полуполитических, полуисторических» беседах, которые мы вели на «блаженном острове» института


стр.

Похожие книги