К нам подошел Док, вытиравший окровавленные руки спиртовыми салфетками:
— Короче, так, парни, если мы его не доставим в больницу в течение часа, то Паку кирдык. Как врач говорю. Все, что я мог сделать, я сделал, но его надо оперировать. А я не имею права делать операцию в таких условиях.
Фермер задумчиво почесал затылок, посмотрел на Дока. Потом — на нас с Люком… Но сказать ничего не успел, поскольку заголосила его рация, которую он в лагере использовал без гарнитуры:
— Казачина вызывает Фермера. Дядя Саша, ответь!
— Фермер в канале, слушаю тебя.
— Дядя Саша! — Голос Ивана, слегка искаженный динамиком, был взволнован. — Дядя Саша, базы нет. Как понял, базы нет!
— Спокойней, Ваня, а что есть?
— Ничего нет. Ни плаца, ни асфальтовых дорожек, ни палаток. Дот, у которого вчера знамя поднимали, помнишь?
— Да.
— У меня такое ощущение, что его вчера только взорвали. И… — тут из динамика послышался всхлип, — я туда заглянул… А там мертвые… Наши, красноармейцы!
— Понял тебя, Ваня. Давай. Сопли подбери и возвращайся. Да иди аккуратнее, не напорись, смотри, ни на кого. Отбой.
— Саш, — глядя ему в глаза, начал я, — собери всех…
Когда ребята расселись вокруг нас, я обвел друзей взглядом и, глубоко вздохнув, начал:
— Вы, конечно, можете меня положить на вязки и колоть галоперидолом, но, похоже, мы провалились во времени. В сорок первый год.
Все в недоумении уставились на меня, а Док пробормотал:
— Это как в той книжке, что ты мне давал? Как ее — «Пытки и разврат»?
Шутка повисла в воздухе…
— «Попытка возврата», — поправил Дока интеллигентный Тотен.
— Тох, а ты грибов никаких не ел? — участливо поинтересовался Бродяга.
— Короче! — я повысил голос. — Там, на дороге, причем, прошу отметить, грунтовой, а не асфальтированной, тусуются два отделения немцев. С ног до головы одетых в такой антиквариат, что любой из «22-го полка»[6] продаст за него последнюю почку. И эти самые «реконструкторы» у меня на глазах расстреляли из пулеметов нашу, советскую полуторку. И Игоря ранили. Да и за лесом я слышал канонаду.
В разговор вступил Бродяга:
— Я сканер немного погонял. Ни на одной частоте выше «сотки» ничего нет.
Командир посмотрел на меня и спросил:
— Какие варианты? Ты говорил, что читал про такое…
— Сань, так то — фантастика была…
— Я в жизни с такой фантастикой сталкивался, куда там Стругацким. Так что давай, шевели мозгой!
— Ну, если по аналогии… Док, принеси мне мой рюкзачок, будь другом… Так вот, я бы порекомендовал Бродяге пройтись сканером по длинным волнам, а Тотену послушать немецкий. С оружием у нас голяк полный, если холодняка не считать, — добавил я, вытаскивая из принесенного Доком рюкзака свой любимый кукри.[7]
— Вот, — Бродяга вытащил из кобуры свой эксклюзивный резинострельный «стечкин».
— Да уж, против «эмгачей», «эмпэх» и «каров» — самое то! — саркастически усмехнулся Люк.
— Особенно если учесть, что мы в районе бывшего Минского УРа, — добавил я.
— Короче, слушай мою команду! Ближайшие полчаса Бродяга и Тотен шерстят эфир. Ты, Тоша, выдавливаешь из мозга все, что нам может пригодиться. Люк — в дозор. А Чапай — думать будет. Разойдись! Док, ты останься!
Со своего места я не слышал, что говорил командир врачу, но видел, что Серега в нерешительности помотал головой, затем еще раз и, наконец, сокрушенно пожав плечами, кивнул.
Я поднялся, собираясь отойти в кусты поразмыслить, но голос командира остановил меня:
— Тош, погоди. Ты должен помочь Доку, он сейчас будет Игорю операцию делать.
— Где? Здесь?! — От неожиданности я даже присел на корточки.
— Да, здесь, в лесу. У Пака другой надежды нет. «Скорой», сам знаешь, не будет.
— Хорошо.
Много я видел хирургических операций, но такую — в первый раз. Несколько светодиодников, прикрученных к палке, заменяли «люстру» операционной. Вместо стола — расстеленный на «пенках» тент. Да и я с Люком на «сестричек» никак не тянули. Про стерилизацию я и не говорю. Руки мы с Серегой, конечно, вымыли водкой, и даже йодная настойка нашлась, но в основном мы надеялись на стерильные перчатки и последующую обработку раны.
Перед началом операции, пока мы с Доком «мылись», удалось даже провести мини-брифинг.
