—. Да, тот вечер окончился для нас разрывом.
— Я не пустила тебя на свою звезду и сейчас готова исправить положение, если найду Спику.
— Вот она, — я указал на яркую, мерцавшую голубым огнем звездочку.
— Я так и думала. Мы будем смотреть на нее в одно и то же время и думать. Ты скажешь, это банально. И пусть, — на глазах у нее заблестели слезы.
— Не скажу, — я притянул Люсю к себе. — Мы будем думать о том, что ждет нас впереди.
— И об этом, — тихо сказала Люся, наклонив голову.
— О том, что мы всегда будем вместе.
— И об этом.
— Что мы никогда не будем ругаться. Это противно и глупо.
— И об этом.
По радио объявили, что до отхода поезда осталось пять минут. Мы испуганно посмотрели друг другу б глаза.
«Через триста секунд ее уже не будет рядом со мной, и каждая следующая секунда будет увеличивать расстояние между нами».
Я сказал ей об этом.
— Мы думали об одном и том же, — прошептала Люся.
— Это единство душ.
— Бабушка сказала, что ты меня украл. Верно, смешно?
«Женился, как украл», — вспомнил я слова Лобанова.
— Это ничего. Мы это событие еще отметим. Мы обязательно…
— Знаешь, я очень попрошу тебя… — перебила Люся. — Ты ведь мне не откажешь? — она внимательно смотрела мне в лицо. — Дай честное слово.
— Хоть десять.
— Я не хочу, чтобы у нас была свадьба, чтобы ты приглашал своих друзей.
— Но почему же?
— С меня уже хватит.
— Но я же обещал ребятам.
— Ты не имел права обещать. Такие вопросы решают вдвоем, — в ее голосе я уловил знакомые мне жесткие нотки.
В голове состава раздался свисток. Поезд тронулся.
Люся растерянно кинулась к вагону. Мне захотелось схватить ее, удержать, оставить, но стоявшие на подножке проводник и какой-то матрос ловко подхватили Люсю, и она нырнула за их саженные спины. Мы так и не попрощались.
— Пиши! — крикнул я, ошеломленный таким неожиданным расставанием.
Она махнула маленькой рукой из-за широкого плеча матроса.
— Смотрите: это наш связник! — воскликнул Кобадзе, указывая на легкий перкалевый самолетик, прострекотавший над аэродромом. Мы подняли головы и, загородившись от солнца руками, стали следить за полетом По-2 с хорошо знакомым номером на хвосте. Самолетик прилетел словно из другой эпохи, таким он теперь казался беспомощным и музейным. И вместе с тем мы очень обрадовались старому испытанному другу.
Кто же мог пожаловать на нем?
Сделав традиционный круг над аэродромом, «небесный тихоход» пошел на посадку. Коснувшись земли, он пробежал всего метров сто и остановился, словно для того, чтобы показать сразу все преимущества королевской техники. Мы невольно переглянулись. Если бы так мало места требовалось для посадки реактивным самолетам!
К По-2 подбежал Лобанов, ухватился за конец плоскости и, развернув его, пошел рядом к самолетной стоянке.
Мы гурьбой двинулись к месту, где самолет должен был остановиться.
Когда винт, качнувшись в последний раз, замер, воткнув в небо одну из лопастей, из кабины проворно вылез на обтянутую перкалем плоскость коренастый полнотелый летчик в старомодном, с длинными наушниками шлемофоне.
По шлемофону, по широкой фигуре мы издалека узнали подполковника Семенихина — нашего замполита. Бросились к нему, как цыплята к клухе, зашумели радостно. Все-таки мы соскучились по этому живому, энергичному человеку, по его густому, басистому голосу, хотя, чего греха таить, каждому из нас по-отечески попадало от него. Ну да нашему брату, молодым летчикам, обязательно нужно время от времени прочищать мозги. Подполковник поздоровался с каждым за руку, каждому нашел что сказать. Спросил, какие у нас успехи, не забыли ли родной полк и товарищей.
— Вижу по глазам, техника вас устраивает, — гудел он, всматриваясь в наши лица. — Она даже наложила на вас отпечаток: возмужали, выглядите собраннее.
Нам не терпелось узнать, что нового в полку, с какой целью прилетел заместитель командира полка по политической части. Не мог же он прибыть сюда, чтобы только узнать о наших успехах. Для этого существовали телефон и другая связь, и командир эскадрильи Истомин каждый вечер докладывал о всех делах лично командиру полка полковнику Молоткову.
