Последнее желание героя для всех в полку было священным. У Верочки было среднее образование. Все знали, что она мечтала после войны выучиться на врача.
Но известие о смерти мужа сильно пошатнуло Верочкино здоровье. Она родила раньше времени — мертвого. Долго болела и поправлялась медленно и трудно.
Когда же Стрункина встала на ноги, товарищи помогли ей устроиться в медицинский институт (там с ней Люся и познакомилась), аккуратно высылали денежные переводы. Добились, чтобы Верочку направили после окончания института в родной полк.
Здесь, в полку, спустя несколько лет у нее возникло новое чувство — к другу мужа, майору Сливко.
А он вон как поступил. Он хотел иметь сына (и формально его ни в чем нельзя было обвинить), а она не могла ему подарить ни сына, ни дочери. И тут уж ничего нельзя было поделать.
Когда Сливко оставил Сгрункину, Михаил сказал:
— Оскорбить такую женщину! Троглодит!
Он ходил к Стрункиной извиняться за этого «троглодита», но она, кажется, так и не поняла чувств, которые двигали молодым летчиком.
Шатунов узнал и другое: она продолжала любить Сливко.
В разговор о любви постепенно втянулись и другие летчики. Обо мне забыли. И за это я был благодарен Шатунову. Чтобы вновь не обращать на себя внимания, я тихо разделся и лег.
Мне было о чем подумать. В воскресенье я собирался привести в исполнение свой генеральный план и очень переживал.
Припомнились слова Люсиной мамы, с которой я познакомился за день до отъезда в Н-ск.
Это знакомство состоялось в той же комнате, в которой я когда-то разговаривал с отцом Люси, Николаем Константиновичем. Я, собственно, и шел домой к Люсе в надежде на встречу с этим тихим, обаятельным человеком, а вот дома оказалась Полина Тимофеевна.
К моему удивлению, она приняла меня очень любезно — так, пожалуй, принимают только близких родственников.
Через десять минут на столе в окружении чашек и ваз с конфетами и домашним печеньем добродушно пофыркивал маленький электрический самоварчик.
Несмотря на свои годы и полноту, Полина Тимофеевна оказалась довольно подвижной и эксцентричной женщиной. Обильная косметика придавала ее большому круглому лицу с маленьким носиком несколько кукольное выражение, но это ей даже как-то шло.
«Наверно, она была красивой в молодости», — подумал я.
— Вы и представить себе не можете, как я довольна, что познакомилась с вами. — она подала мне розетку с вишневым вареньем. — Это, между прочим, варила Люся.
— Я еду в Н-ск и хотел бы узнать Люсин адрес, — напомнил я.
— Всё, всё узнаете…
Я сидел, пил чай с вишневым вареньем, которое, «между прочим», варила Люся, а в голове у меня зрел отчаянный план. Он захватил меня всего, и я уже не слышал, что говорила Полина Тимофеевна.
Она скоро поняла, что я ее не слушаю, и замолчала.
— Простите, я вам налью еще чашечку. — Полина Тимофеевна коснулась меня рукой.
— Нет, нет, спасибо. Мне нужно идти. — Я достал блокнот, чтобы записать адрес.
В этот день нас подняли рано.
— Быстренько завтракайте — и в автобус, — говорил дежурный по части. — К семи вы должны быть на аэродроме.
Наконец-то!
Полные любопытства и нетерпения, мы ехали на аэродром. Лобанов то и дело отворачивал рукав кожанки, смотрел на часы.
— Успеем, шофер?
Выйдя из автобуса, мы остановились пораженные. Перед нами, вытянувшись в бесконечно длинную линию, стояли самолеты с круглыми, закрытыми красными заглушками отверстиями вместо винтов. Маленькие, сильно скошенные назад крылья были слегка опущены, а хвосты задраны так высоко, что под ними можно было свободно пройти. Подвесные баки с горючим выставлялись своими острыми концами далеко вперед и напоминали торпеды.
Так вот они какие, эти реактивные самолеты! Мы восхищенно смотрели на истребители, не смея приблизиться к ним.
— Ну, ну, смелее, — полковник в легкой меховой куртке не спеша и как-то уж очень просто, как будто подходил к чему-то совершенно обычному, приблизился к самолетам, у которых возились техники. Машины были расчехлены от носа до хвоста и напоминали серебристых рыб. Высокие кили истребителей блестели в лучах солнца, как выставленные в ряд зеркала.
