— Где? — спросило несколько голосов.
— Там.
— В Уругвае? — уточняет Ларральде.
— Да.
— Говорите же. Что случилось?
— Катастрофа. Страшное наводнение. Подводное землетрясение, точно еще не известно. Мне сейчас позвонят опять. Все уничтожено. Вся страна в развалинах. Вода на улицах все сносит. Мосты разрушено. Неизвестно, сколько жертв. Все уничтожено. Небывалое бедствие.
Страна исчезла с лица земли. И села и города. Снесены, полностью разрушены.
Рут Амесуа, издав пронзительный вопль, откидывается на спинку стула. Фернандес и Будиньо подхватывают ее. София Мелогно начинает рыдать в голос. Селика Бустос смотрит на стену, и крупные слезы падают на вторую порцию мороженого. Габриэла, закусив нижнюю губу, прикрывает лицо обеими руками. Из мужчин Рейнах пока единственный, кто открыто плачет. Ларральде раздраженно спрашивает:
— Но как вы узнали?
— Мой сосед, мексиканец, услышал в известиях по телевизору. Он знал, что я здесь, и позвонил.
Анхелика Франко подносит к ноздрям Рут флакончик с духами, и Рут приходит в себя, открывает глаза, но тут же, снова их закрыв, плачет. Мирта Вентура молится:
— И в Иисуса Христа, единственного его сына, господа нашего…
Берутти, неодобрительно на нее поглядев, тоже задает вопрос:
— Жертвы есть?
— Не расстраивайте меня, я и так расстроен. Говорю вам — не знаю. Единственное, что мне сообщили, — это что страна стерта с лица земли. Снесена, уничтожена окончательно. Всему конец.
Хосе, стоя в углу, смотрит на это зрелище. Он слегка обескуражен и входит на кухню как раз вовремя, чтобы остановить ковыряльщика в носу.
— Wait a minute [57]. Пока что счет им не неси. Марсела тихонько всхлипывает, но головы не теряет.
— Не могу поверить в такое, — говорит Будиньо.
— Я знала. Я тебе сказала, когда Бальестерос вышел. Я знала, что тут что-то касающееся всех нас.
— Какой ужас!
— И Сесар там.
— Твой муж?
— Да.
— Ты за него тревожишься?
— Да.
— Это божья кара, — визжит Габриэла, — за то, что я сказала, будто стыжусь быть уругвайкой. Это божья кара, и я ее заслужила. Бедная моя мамочка. Бедная моя старушка. И мой брат. Не хочу думать. Не хочу!
— Представьте себе, — говорит Агилар Селике Бустос. — Я только что изображал себя циником, а теперь у меня ком в горле стоит.
— Все уничтожено, — бормочет Рейнах. — Все, и мой магазин тоже. Мой магазин исчез с лица земли. Не может быть. Вы знаете мой магазин? На углу проспекта Восемнадцатого Июля [58] и улицы Габото. Красивый, правда? В прошлом месяце я поменял неоновую вывеску. И дверь была вращающаяся. И два грузовика для перевозок. Какой ужас. И чего я только не говорил. Вы слышали? Во всяком случае, вы, Габриэла, слышали. Будто мы ничего не производим. А это неправда. Это хорошая страна, Габриэла. Там можно работать — и не бояться. Мой отец еврей, и я еврей. Я родился в Монтевидео, но я еврей. У меня есть дядя, который бежал из Германии, потому что там было страшное бедствие. Не землетрясение, но все равно страшное, и у моей семьи ничего не осталось. А в Уругвае никто нас не трогает. Это хорошая страна. Можно работать. И она уничтожена. Неправда, будто частное предпринимательство — это моя родина. Неправда. Это хорошая страна. 'Это моя страна. А теперь она уничтожена. Это хорошая страна.
— И на земле, как на небе, — молится Мирта Вентура. — Хлеб наш насущный дай нам днесь.
— Замолчи, — говорит Берутти, делая страшные глаза.
— Что? — спрашивает она, переходя от одного испуга к другому. — Но разве ты сам только что не говорил?
— Бред. Не может существовать бог, который без причины все уничтожает. Как ты не понимаешь? Как ты можешь молиться так спокойно? У тебя никого там нет, что ли? Никого, кроме монахинь?
— Есть, — взрывается Мирта, наконец разражаясь рыданиями. — У меня там папа, бедный папочка, бедный папочка.
— Посмотрим, вернет ли тебе бог твоего бедного папочку.
— Не будь таким злым.
— У меня двое детей, понимаешь? Двое детей, мальчик и девочка. Если бог их убьет, я хочу сказать, если землетрясение их погубит, вот тебе крест, я все прокляну.
— Вышло по ее словам, — всхлипывает София, стискивая губы, — это кара. Кара мне за то, что я никогда не работала.
