На это письмо-обращение Лукницкий ответит в печати. Но он ответит не только статьей. Гораздо раньше - своим участием в экспедициях Таджикской комплексной и Таджикско-Памирской в 1930, 1931, 1932, 1934 годах, а также вместе с самим Ферсманом - в Полярной экспедиции 1931 года. Позже путешествиями по Казахстану в 1935 и 1936 годах, по Заполярью в 1937-м, по Таджикистану в 1934 и 1938-м, экспедициями в Сибирь в 1939-м.
Задолго до выступления Ферсмана ленинградский писатель почувствовал потребность "познать свою страну", активно участвуя в ее преобразовании.
Может быть, письмо-призыв - это результат и экспедиционного опыта Лукницкого?
А дневниковые записи продолжаются своим чередом, разрастаются не только описанием фактов, событий, встреч, но, как и прежде, по старой его привычке, характеристиками людей, литературной среды.
В Москве, встретившись впервые с П. Антокольским и Б. Пастернаком, он тут же пишет их портреты. Потом он много раз встречался и с тем и с другим, и каждый раз это непременно фиксировалось записями.
Так и каждая встреча с Мандельштамом оставляла след. Портрет Мандельштама у Лукницкого оказывается весьма сложным. И Лукницкий ему очень сочувствует.
ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО
13.06.1929
Мандельштам, испытывая какую-либо неприятность, представляющуюся ему бедой, поразительно умеет вовлекать в происходящее событие все окружающее его: вещи, людей, явления - пропитывать все живое вокруг себя ощущением колоссального крушения, сознанием неминуемой, обрушивающейся на все и на вся беды. Люди, пропитанные таким ощущением, больны тревогой, течение времени останавливается, царит хаос. Но стоит им перешагнуть за черту "чура" - они опять легки и свободны, как рыба, брошенная в родную воду с того берега, на который была вынесена штормом. И на все связанное с Мандельштамом, все, чего они сами только что были участниками, они глядят со стороны, глядят, как на копошащийся где-то рядом, вовсе не нужный им мирок растревоженного муравейника.
Событие ничтожно само по себе. Иной человек не задержал бы на нем внимания, не задумался бы о нем - и событие прошло бы мимо него, не задев его, не причинив ему боли, не разрастаясь. Но Мандельштам фиксирует на нем всю силу своего пафоса, всю свою энергию, все свое существо. И событие начинает разрастаться, оно, как ядовитым соком, наливается отношением к нему Мандельштама, оно питается им и чудовищно гиперболизируется, и становится большою смутною бедой, которая, ища новых соков, начинает жадно впитывать в себя все другие, лежавшие в покое, в нерастревоженном лоне ближайших ассоциаций, события. События влекут за собой людей, Мандельштам заражает их таким же, как свое, отношением к происходящему. Событие, переросшее в тревогу, в беду, в катастрофу, брошено в пространство, оно летит, сокрушая все на своем пути, оно не может остановиться.
Человеку, в этот момент взглянувшему на него, невозможно в нем разобраться, невозможно его проанализировать. Если из чувства самосохранения человек не отскочит в сторону, чтобы потом недоуменными глазами проводить пронесшегося мимо него дракона, он неминуемо будет втянут в это безумие, он потеряет себя самого, он станет бессильной и безвольной частицей того же, мандельштамовского хаоса.
Таким я помню Осипа Мандельштама в Ялте, когда мелкое жульничество хозяина пансиона разрослось в катастрофу. Таким представляется мне и происходящее сейчас в Москве дело его с Заславским и "Федерацией".
Сегодняшнее письмо Мандельштама к Ахматовой - залетевший сюда метеор от громадной, разлетевшейся в мировом пространстве кометы.
Метеор пламенеет, кричит, взывает, но разве можно спасти комету? Разве есть на земле средства для такого спасения?
Для этого надо было бы перестроить Вселенную. Но разве для перестройки Вселенной достаточно требований, желаний, энергии одного, только о д н о г о (ну - двух, трех, десятка, наконец!) из квадрильона мириад, составляющих Вселенную миров?
ПИСЬМО, ПОЛУЧЕННОЕ А. А. АХМАТОВОЙ
13.06.1929
Дорогие товарищи!
Если теперь сразу собрать Исполбюро, я прошу ленинградцев потребовать смены редакции Литгазеты, которая казнила меня за 20 лет работы, за каторжный культурный труд переводчика, за статью в "Известиях", за попытку оздоровить преступно поставленное дело, - казнила пером клейменого клеветника, шулера, шантажиста, выбросила из жизни, из литературы, наказала варварским шемякиным судом.
