Последнюю фразу Ленин произнес уже без улыбки, почти с ожесточением, быстро вернулся к столу, взял лежавшее перед Дзержинским заявление Драченова, нашел необходимый абзац, нахмурился:
— А это вот целиком по моей части. Оказывается, десять человек по рекомендации того завкома уже работают у нас в центральном аппарате. Каково? Теперь Драченов собирается направить нам еще одну группу в десять — пятнадцать человек. Но что это за люди? С какими настроениями и целями они идут в центральный аппарат? Боюсь, что именно из таких драченовских полупролетариев и получаются самые отъявленные бюрократы, если не хуже. Не песок ли это в подшипники вместо смазки? Да-с, любопытно…
Он склонился к блокноту, сделал еще одну короткую запись.
— Что же касается отказа завкома подчиниться решению СТО и ВСНХ, то на этот счет мы примем самые строгие меры. Надо будет через губком направить туда надежного, хорошо знающего эту публику партийца для разъяснительной работы и наведения порядка в коммунистической ячейке. Не удивлюсь, если при этом выяснится, что лидеры тамошних полупролетариев идут на поводу не только у отсталых рабочих, но и у враждебной нам части заводской администрации…
— Весьма вероятно, — согласился Дзержинский. — Их главный администратор Гартхен даже и не скрывает своей ненависти к нам, — добавил он с той внешне спокойной, почти ледяной холодностью, которая у него означала крайнюю форму отрицания и презрения. — За три года этот субъект сумел пригреть возле себя довольно пеструю компанию всякого рода «бывших». Не исключено, что кое-кто из них занимается и прямым шпионажем…
— Гм… да, возможно. Даже наверняка. Но думаю, что Круминг к этому не причастен. Он, конечно, типичный буржуазный специалист с присущими этой касте предрассудками. Но как латыш — не может не видеть коренной разницы в отношениях к его стране со стороны царизма и теперь — со стороны Советской власти, которая в первый же день своего существования объявила о праве наций на самоопределение. Хотя бы даже поэтому Круминг не может не симпатизировать нам, не быть лояльным и даже по-своему дружелюбным.
— Не знать о враждебных по отношению к нам делах Гартхена он, я полагаю, не может, — отозвался Дзержинский. — Но заниматься тем же, чем Гартхен… Думаю, вряд ли. Его главное дело все же завод.
— Я именно это имел в виду…
Ленин обогнул широко раскинувшую возле стола перистые ветви пальму, сделал несколько быстрых шагов по залитому февральским солнцем полу, раздумчиво, как бы про себя сказал:
— В прошлом году осенью, после неудачной охоты под Бронницами, мы с Яном Эрнестовичем по дороге домой заезжали к Крумингу на завод — выпить чаю. У него настоящий, крепчайший чай! Такая редкая прелесть… Круминг — земляк Рудзутака, тоже страстный охотник, не раз приглашал нас с Яном Эрнестовичем поохотиться в тех местах. Так вот, по моим впечатлениям — это вполне порядочный человек. Конечно, далекий от нас человек, но думаю, неспособный на грязные заговоры. Не только у меня, но и у товарища Рудзутака сложилось именно такое мнение, а он знает Круминга чуть ли не с детства. Вы знаете, — добавил Ленин с подкупающей, почти ребяческой искренностью, — о человеке судишь не только по его собственному поведению, но и по атмосфере в семье. А у Круминга — очень милая, по-настоящему интеллигентная семья. Хрупкая, болезненная жена, знает несколько языков, отличная музыкантша. И две девочки. Прелестные существа! В такой семье дурное не вырастает…
— Я верю, — спокойно сказал Дзержинский, любуясь чуть порозовевшим от доброго волнения лицом дорогого ему человека. — Именно такие сведения имеются и у нас.
— Ох уж эти глаза и уши Чека! — с улыбкой заметил Владимир Ильич. — Все им известно!
— К сожалению, далеко не все.
— Гм… да, конечно. Но кое-что все-таки есть?
Став серьезным и снова привычно зашагав по кабинету, Ленин вернулся к прежнему разговору:
— В тот день, во время чаепития, не помню уж, в какой связи, Круминг довольно нелестно обмолвился по поводу каких-то неблаговидных действий мистера Гартхена. Мне даже показалось, что этим он как бы предупреждал нас с Рудзутаком. Давал нам понять, что на заводе не все в порядке в смысле отношения к советским законам. Может быть, и в самом деле Гартхен шпионит? Или связан с белым подпольем? Кстати, кроме Гартхена он называл еще каких-то Бублеева и Верхайло. Что это за господа?
