— Ты бы вначале вымылся, что ли… да космы обстриг. А то ишь разлохматился. Такого в Кремль и не пустят.
Савелий смущенно помял жесткую, свалявшуюся бороду, давно не мытые, седоватые космы на голове. И в самом деле как зверь оброс. В поселке заняться этим забыл, да и не смог бы. А тут, видишь ты, надо…
— Скажи спасибо доброму случаю, — между тем совсем уже по-домашнему, как хороший знакомый, говорил человек, укоризненно покачав головой. — Я как раз парикмахтер. И живу отсель рядом. Выручу, так и быть…
Савелий невольно пощупал пустой карман полушубка и виновато развел руками.
— В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи? — пошутил парикмахер. — Понятно, брат. Скажи спасибо, что я тебе встретился. Раз ты приезжий, ладно уж, остригу и за так. Откуда приехал-то?
— Из Мануйлова, из Сибири.
— Тем больше. Надо помочь. Айда, отец, вон туда. Это мы мигом. А то ишь что надумал: с такими космами — да и в Кремль…
Шарахаясь от сердитых извозчиков, санки которых неожиданно появлялись то слева, то справа, скользя на сверкающих под солнцем трамвайных рельсах, боясь отстать от молча шагавшего впереди парикмахера, Савелий трусил вначале по длинной улице, потом попал в засыпанный снегом кривой переулок, из переулка вслед за парикмахером пролез через какую-то дыру, проделанную в заборе, в узенький тихий двор, из него — еще в один двор. Он уже стал задыхаться от быстрого шага (после порки шомполом и двух ранений он теперь берегся, грудь захватывала одышка), когда человек, наконец, сказал:
— Вот и пришли. Минутку постой, я сейчас, — и шагнул не то в дверь под лестницей на второй этаж, не то в большую дыру.
Бегунок еще не успел отдышаться, когда человек появился из этой дыры уже без мешка.
— Айда. Что темно, не смущайся. С электричеством ноне, знаешь? Давай…
Он пропустил мужика вперед. Тот, пригнувшись, чтобы не стукнуться о бревенчатую притолоку, шагнул… а очнулся уже, как показалось ему, поздней ночью: вокруг тяжело стояла ночная тьма. Только где-то, не то за домом, не то в какой-то его глубине тонко пиликала гармоника да еле слышно плакал ребенок.
Савелий лежал на холодном полу, у голой дощатой стены, раздетый. Голова разламывалась от боли, руки и ноги закоченели, спина была деревянной.
С трудом, все время постанывая, он сел. И сразу счастливо дрогнул: впереди, в квадратной узкой дыре, через которую они с «парикмахером» вошли сюда, по-дневному светилась дощатая стена сарая.
Свет был рассеянным, тусклым, но это был явно дневной, а может быть, даже и утренний свет. «Значит, — подумал мужик, — я пролежал недолго. Просто парикмахер дал мне по башке… а много ли надо старому человеку? Еще хорошо — не поздно очнулся, только охолодило, а мог бы и окочуриться в одночасье…»
Держась за стенку, он кое-как добрался на непослушных ногах до дыры. В дворике было по-прежнему тихо, пустынно. Шумы города долетали сюда невнятно, издалека. Единственная тропа, протоптанная в снегу, вела из дворика мимо сарая куда-то вбок, отсюда не видно было куда. Снег здесь не таял, лежал еще крепко, веяло от него нелюдимым холодом, и Савелий невольно всхлипнул от приступа сильной дрожи.
Надо было спасаться. А где и как? Ни валенок, ни шапки, ни полушубка. Все унес «парикмахер».
«Верно сказал варнак, что острижет меня мигом. Вот и остриг…»
Над головой, на втором этаже деревянного, дряхлого дома слышались уже знакомые звуки: то затихала, то снова пиликала в неумелых руках гармошка, и вместе с ней то затихал, то плакал ребенок.
Решившись, Савелий рывком шагнул из дыры на тропу, упал, ползком добрался до лестницы на второй этаж и торопливо начал взбираться по ней туда, где слышались живые людские звуки.
На небольшой площадке, куда он вполз, было две двери. Третья, открытая настежь, вела в сортир. Он стал царапаться в первую. И когда она распахнулась, на него пахнуло душным, прокисшим, но все же людским теплом.
— Тебе чего? — с угрозой спросил невысокий, но крепкий парень, отпихнув Бегунка от двери ногой. — Отколь ты?
— Ради Христа, — с трудом выговорил мужик. — Погреться.
— Ишь ты… Погреться! — все еще сердито и недовольно отозвался парень. — Кто ты такой?
