- Да так, кубыть, все слава богу, - ответил несколько смущенный словами Прохора Захар. - Батя-то совсем геройский. Работает по домашности, а иной раз даже и в поле выезжает... А вот мамуня все на голову жалуется. Болит.
- Надо в больницу свозить бы ее.
- Да вот как подуправлюсь с делами, повезу в город к докторам.
- Да я, пожалуй, сам займусь этим, - сказал Прохор.
- Эй, шевелись! - хлестнув кнутом лошадей, прикрикнул Захар.
Лошади резво рванули повозку, несколько минут бежали по прибитой дороге крупной рысью.
Свесив голову на грудь, Захар задумался о чем-то, глядя под ноги лошадей.
- Проша, - снова спросил Захар, подымая голову, - ты извиняй меня, темного человека, но я опять хочу тебя спросить: вот ты, скажем, дослужился до красного генерала, комбриг стал. Большой человек. А к чему же ты зараз еще учению проходишь в академии? Для чего это тебе надобно?
- Учиться всегда надо, - улыбнулся Прохор. - Человек должен всю жизнь познавать, совершенствоваться. А мне, военному человеку, это тем более необходимо. Наша Советская страна находится в капиталистическом окружении. Капиталисты в любую минуту могут напасть на нас. У них армии сильные, хорошо вооружены. Генералы и офицеры у них знающие, ученые... Если мы, военные, не будем учиться, совершенствовать свои знания, то мы отстанем от военной науки, и тогда нас легко победить... Вот партия и учит нас, военных командиров, чтобы мы были не только на уровне капиталистических офицеров и генералов, но и превосходили бы их, чтоб, если на нас враги нападут, так мы могли б дать отпор... Понятно?
- Да-а, - неопределенно протянул Захар. - Понятно-то оно понятно, но а все-таки чудно, чтоб пожилой человек учению проходил...
На небе появились густые табунки кучистых и пышных, как взбитая пена, облаков. Нежные, лилово-розовые, они почти недвижимо стояли над головой, подобно таинственным сказочным островкам среди неохватно разлившегося спокойно-голубого моря. И от облачков, как рябины на морщинистом лице, по степи темнели тени. Справа, в той стороне, где, знал Прохор, залегает Лисья балка, блеснула молния.
- Пожалуй, я посплю немного, - проговорил Виктор и растянулся на пахучем сене в повозке.
Прохор тоже прилег, но заснуть долго не мог. Его волновала предстоящая встреча с родными, которых он не видел уже несколько лет.
Учась в военной академии в Москве, он вырвался на недельку, чтобы повидаться с родными. По дороге заехал к двоюродному брату Виктору Волкову, работавшему в газете в большом южном городе, и уговорил его поехать с ним в станицу.
Для Виктора эта поездка была кстати: редактор еще раньше посылал его в командировку написать очерк о весеннем севе.
Вот так и собрались двоюродные братья проведать свою станицу, в которой они родились, провели детство и юность...
Когда Прохор и Виктор проснулись, уже вечерело. Синие дали над степной равниной четче. На нее облака погустели: одни будто застыли в недосягаемых просторах, другие, те, что были пониже, медлительно двигались над землей, то беспрестанно меняясь в своих очертаниях, то вдруг принимая вид причудливого нагромождения мраморных гор или кипенно-белых снежных ущелий и ледников, то внезапно превращаясь в волшебные лиловые замки с башнями и шпилями...
А от закатного солнца все вокруг призрачно розовело, и тени от бегущих облаков над степью становились темней.
Словно мираж, на горизонте в ослепительных искрах играющих лучей появилась станица с ее мохнатыми левадами, рощами и садами.
У Прохора замерло сердце. Родная станица! Отчий дом!
II
В кругу семьи - близких, родных людей - Прохор, как когда-то в далекой юности, если ему приходилось долго отсутствовать, а потом снова появляться дома, испытывал радость от того трогательного внимания, с которым к нему относились домашние.
Он устроился с Виктором в той же самой маленькой комнатушке, в которой жил и в детстве, вместе с Константином, учительствовавшим в то время в местной школе.
Все в комнате напоминало прошлое. Тот же старый, изрезанный перочинным ножом коричневый стол, накрытый голубой клеенкой, те же хромоногие венские стулья, с грубыми дощатыми сиденьями, поделанными Захаром; та же железная кровать с погнутыми никелевыми шишками на спинках. На столе, как и раньше, лежала стопка дореволюционных зеленоватых журналов "Нива", которые выписывал брат Константин. На стене висела запыленная балалайка с оборванными струнами. Это тоже память Константина, он на ней, бывало, игрывал.
