Через двенадцать дней две медсестры, Нина и Люда, вкатили в палату инвалидную коляску, вынули мое беспомощное тело из кровати и усадили в это чудо техники, сверкающее хромированными деталями. Мои худые ноги в пижамных брюках болтались, как две лианы. Девушки придали мне наиболее удобную с их точки зрения позу, потом Нина пояснила:
— Саша, все управление здесь, в правом подлокотнике. Эта кнопка — поехали, красная — стоп, вот переключение скоростей, повороты — налево, направо. Задний ход. Можно регулировать наклон спинки, высоту подлокотников. Мотор электрический. Коляска американская, наши попроще. Подарок господина Стивена.
Ах, вот на что он намекал, когда говорил, что я получу «еще кое-что»! Черт его побери, этого жадюгу: мог бы и «тойоту» подарить — с управлением для инвалидов!
Люда сказала:
— Вы научитесь садиться в нее и сами, со временем. У нас был похожий пациент, парализованный э… частично парализованный. У него это получалось очень даже неплохо. Получится и у вас.
Во время первого урока «вождения» я врезался в стену, не успев затормозить, и едва не выпал из кресла, один раз наехал резиновым колесом на ногу зазевавшейся Нины, но потом все пошло лучше.
Теперь у меня появилось хоть какое-то развлечение. Я гонял по просторной палате, лавировал между кроватью и тумбочкой с телевизором, иногда выезжал даже в коридор. Я часто подъезжал к окну и с высоты седьмого этажа смотрел на оживленную московскую улицу, на спешащих людей — с горечью сознавая, что теперь мне такая жизнь заказана навсегда. Медсестры шутливо называли меня «Шумахером» и предлагали поучаствовать в гонках на первенство больницы.
Меня еще пичкали какими-то лекарствами, делали уколы, возили на томографию, но я чувствовал: период интенсивного лечения закончился.
Состоявшийся в конце третьей недели разговор с лечащим врачом подтвердил это.
— Мне не хотелось бы говорить об этом, Саша, мы должны щадить пациентов, но вопрос все равно встанет — рано или поздно, — говорил доктор Сергеев, стоя возле моей кровати и рассматривая рентгеновские снимки, которые ему подала Нина.
Это был высокий крепкого сложения мужчина лет тридцати пяти, красивый какой-то очень киноэкранной красотой: густые волосы, длинные ресницы, правильный нос, тонкие чувственные губы. Будь я женщиной, я бы влюбился в него, честное слово. Но сейчас он говорил неприятные вещи.
— Вы находитесь здесь уже три недели. Я не вижу в вашем состоянии никаких улучшений. Хотя и ухудшений — тоже. Оно стабилизировалось. Теперь вашей жизни ничего не угрожает, другое дело, что… — он замялся. — Могу я быть откровенным с вами?
— Валяйте, — произнес я.
Может быть, внешне я выглядел спокойным и даже равнодушным, но внутри весь напрягся — как новичок-парашютист перед первым прыжком: когда задают такой вопрос — жди какой-нибудь гадости.
— Вы останетесь парализованным еще какое-то время. Какое — неизвестно. Это могут быть месяцы, могут 1 годы. Пуля повредила позвоночник, задела, как принято говорить, жизненно важные центры. Ситуация достаточно неприятная, но не безнадежная. Хотя бы потому, что вы парализованы частично. Руки работают — и то ладно. Ну, здесь надо бы сказать: остальное зависит от Господа Бога, но я неверующий.
Сергеев помолчал, собираясь приступить ко второй части разговора, как оказалось, столь же неприятной, как и первая.
— Мы не можем держать вас здесь бесконечно, все, зависящее от нас, мы сделали. Хорошо, что у вас нашелся, как это принято сейчас говорить, спонсор, Стивен Хэкетт. Это правда, что вы спасли его сына в Ираке?
— Говорят…
— Тогда понятно, — доктор кивнул. — На днях господин Хэкетт опять говорил со мной о вас. Так вот, он готов оплачивать ваше пребывание здесь еще хоть год, хоть два. Но оно не будет иметь смысла: в ближайшее время улучшения в вашем состоянии не произойдет — заявляю это вполне авторитетно. Значит — надо научиться жить с этим. Как говорят англичане, «Уот кант би кьюэд, маст би индьюэд» — чего нельзя вылечить, надо вытерпеть. С другой стороны, смена окружения, домашняя обстановка могут в какой-то мере способствовать… ну, не даром же говорится, что дома и стены помогают?
