— Как я уже говорил, — вмешался Лассаль, — двое за, двое против и один воздержался. Решающее слово за Его честью.
— И что будет, если счет окажется три к одному? — спросил казначей.
— Решающее слово останется за Его честью, — решительно повторил Лассаль. — Сэм, пожалуйста, не мог бы ты подвести итог?
Мэр неожиданно громогласно чихнул, так что брызги разлетелись по всей комнате. Он с удовольствием отметил, как все вздрогнули и отшатнулись.
— Мюррей, я надеялся, что итог подведете вы.
— Хватит играть в эти игры, — зло сощурился Лассаль. — Если вас хоть немного беспокоит судьба захваченных людей…
— Смешно это слышать от вас, — хмыкнула жена мэра. — Вы говорите так, словно эти люди голосуют.
Мэра неожиданно охватил приступ удушливого кашля. Врач с сомнением посмотрел на него и сказал:
— Этот человек в таком состоянии, когда на него нельзя давить. Я этого не позволю.
— Господи! — вскричал Лассаль. — Жены и раздатчики пилюль! Сэм, неужели ты не понимаешь, что у нас нет выбора? Мы должны вызволить заложников живыми и невредимыми. Неужели я должен напоминать тебе, что…
— Я знаю все, что ты хочешь сказать по поводу выборов, — вздохнул мэр. — Мне только не нравится, как ты всем грубишь. Мне бы хотелось, чтобы все происходило гораздо демократичнее.
— Будь же благоразумен, — настаивал Лассаль. — Мы пытаемся управлять городом, а не играть в чертову демократию. — Он многозначительно посмотрел на часы. — Сэм, тебе следует наконец принять решение.
Мэр повернулся к жене.
— Дорогая?
— Человечность, Сэм, прежде всего человечность.
— Действуйте, Мюррей, — сказал мэр. — Организуйте выплату.
— Я это говорил десять минут назад. — Лассаль ткнул пальцем в комиссара полиции. — Сообщите этим подонкам, что мы намерены заплатить. — Потом повернулся к казначею: — С каким банком мы теснее всего связаны?
— Банк «Готем Нейшнл Траст». Мне страшно не хочется этого делать, но я позвоню…
— Я сам позвоню. Все, кто нам нужен, ждут внизу. Начинайте действовать.
— Человечность, — повернулась жена мэра к мужу. — Дорогой, ты ведь просто переполнен ею.
— Да, правильно, он весь ей переполнен, — кивнул Лассаль.
Райдер
Райдер понимал, что даже при выключенном свете он в кабине представляет из себя прекрасную мишень. Он не сомневался, что в туннеле полно полиции, что те спрятались и внимательно наблюдают за происходящим, и что некоторые расположились прямо перед широким окном, держа его на мушке. Но пока полиция не приняла решения идти на штурм — в этом случае он станет просто первой из многих жертв — или пока у одного из снайперов не дернется рука, он подвергается не большему риску, чем остальные. Его защитой были обстоятельства, и они обеспечивали известную безопасность.
Он не испытывал большого уважения к романтическим или идеалистическим представлениям о войне. Такие формулы, как «сражаться до последнего солдата», «пренебрегать собственной безопасностью» или «отражать превосходящие силы противника» представлялись ему всего лишь воплями проигравших. Он знал массу классических примеров, начиная с античных времен, и большая их часть служила напоминанием о неверном планировании, идиотской гордости или неправильном расчете: атака легкой кавалерии, Аламо, атака Пикетта, Фермопилы. Одни военные ошибки. Держаться до последнего солдата означало, что сражение уже проиграно; пренебрежение собственной безопасностью просто без всякой нужды умножало потери; отражать превосходящие силы противника означало невозможность маневрировать (израильтяне, правда, выиграли шестидневную войну, но они свели к нулю численное превосходство противника, оказавшись более подготовленными). Для своей маленькой команды он вовсе не отвергал мысль о том, чтобы принести кого-то в жертву, но только ради достижения тактического преимущества, а отнюдь не ради славы.
Его «команда» — причудливое и весьма иронично звучавшее название для банды неудачников, которых он набрал совсем случайно. Если не считать Лонгмена, он их почти не знал. Это были всего лишь тела, которым надлежало занять соответствующие места. Вопрос же о том, он выбрал Лонгмена или Лонгмен его, оставался открытым. Видимо в какой-то степени имело место и то и другое, разница состояла только в том, что он охотно шел на дело, а Лонгмен упирался. Страх Лонгмена порой оказывался сильнее интереса, но уступал сумме интереса и жадности. Это привело его в команду и удерживало в её рядах.
