Том бледно улыбнулся и закрыл глаза. Решение было принято. Очень жаль, мистер мэр и мистер комиссар, не воспринимайте это слишком негативно; в течение месяца кто-нибудь обязательно оторвет полицейскому голову, и вы будете свободны от торжественного обязательства. Прости, Диди! Ах, Диди, будешь ли ты носить черные бусы любви в память о мертвом возлюбленном, которого называла свиньей?
Тяжелый «кольт» 38 калибра давил на живот. Том предпочел бы, чтобы тот исчез. «Кольт» постоянно напоминал ему, что он упустил шанс стать мертвым героем. Диди… Диди должна была понять. Она отблагодарит его за то, что он проявил сознательность, что не стал тупым инструментом репрессивного общества. Но у начальства явно будет другая точка зрения. Пройдет расследование, потом судебное слушание, после чего его выпрут со службы. Все полицейские станут его презирать, даже те, кто поспешит ему на выручку. Неважно, насколько они коррумпированы — по крайней мере не настолько, чтобы позволить бессмысленно себя убить.
Здесь был всего один луч света: всегда можно найти новую работу. Найти новую жизнь куда сложнее.
Каз Долович
Пока Долович шагал по старому туннелю, несварение желудка, о котором он почти забыл от ярости на необъяснимое поведением машиниста, снова дало себя знать. Он поспешно миновал запахи и жар буфетной стойки и направился на станцию. Там через вестибюль выскочил на улицу и взмахом руки подозвал такси.
— Угол Южной Парк-авеню и Двадцать восьмой улицы.
— Вы явно не местный, — заметил водитель. — Насколько я знаю, здешние уроженцы называют её Четвертой авеню. Точно также с Шестой авеню — только деревенщина называет её Авеню Америк. Откуда вы?
— Из Южного Бронкса.
Когда он бежал по лестнице станции на Двадцать восьмой улице, живот пытался перепрыгнуть низко опущенный ремень. Сунув удостоверение в нос билетеру, Долович прошел внутрь. У платформы стоял поезд с распахнутыми дверями. Если Пелхэм Час Двадцать Три все ещё стоит в туннеле, значит светофоры перекрыли путь этому поезду — Пелхэм Час Двадцать Восемь. Посмотрев на южный конец поезда, он понял, что тот освещается только слабым светом аварийных лампочек, и поспешил к головному вагону.
Машинист высунулся из окна.
— Что случилось с электричеством?
Машинист был из ветеранов, и ему следовало бы побриться.
— А кто вы такой, чтобы спрашивать?
— Меня зовут Каз Долович, я — начальник дистанции, и я хочу знать…
— А-а… — Машинист выпрямился. — Это случилось пару минут назад.
— Ты сообщил в центр управления?
Машинист кивнул.
— Диспетчер сказал, чтобы я сидел и ждал. Что там случилось — человек попал под поезд?
— Я чертовски хочу выяснить, что там в самом деле случилось, — признался Долович.
Он дошел до конца платформы и спустился на пути. Шагая по погруженному во тьму туннелю, он подумал, что он мог бы воспользоваться рацией машиниста, чтобы выяснить, что случилось с электричеством. Впрочем, это не так важно.
Подгоняемый яростью и тревогой, он торопливо зашагал по полотну, но боли в желудке заставили умерить прыть. Он напрасно пытался рыгнуть, массируя грудь в тщетной попытке разогнать газы. Больно или не больно, он продолжал хотя с трудом, но настойчиво шагать дальше, пока не услышал в туннеле голоса. Тут он остановился и прищурился, вглядываясь в темноту, в едва различимые тени, двигающиеся ему навстречу. Видит Бог, это походило… на толпу.
Лонгмен
Подбираясь к распределительному шкафу в туннеле, чтобы выключить питание, Лонгмен чувствовал себя спокойно, как раньше, и даже испытывал удовольствие вроде того, что почувствовал, когда расцеплял вагоны и вел поезд. Он всегда чувствовал себя отлично, когда занимался техническими проблемами. И даже вернувшись в вагон, он все ещё чувствовал себя отлично, но когда Райдер вошел в кабину, Лонгмен снова начал потеть. Впрочем, он понимал, что в присутствии Райдера чувствует себя в полной безопасности, хотя поведение того пугало его до полусмерти. С остальными двумя сообщниками его ничего не связывало. Стивер знал свое дело, но держался совершенно неприступно — этакая замкнутая система, а Уэлкам был не просто жесток и злобен, но, видимо, настоящий маньяк.
