– Она невкусная, – шепнул он, – но у нее вкусная сестра. Пошла туда!
Горшеня, переваливаясь, похромал искать сестру.
– Бедный он! Верит всему, – снисходительно сказал Ул.
– Это мы бедные, что ничему не верим, – заметила Яра.
– Говорят, он зарыл где-то клад и теперь его охраняет, – вспомнил Ул.
Россыпь звезд прочерчивала тропинку к Москве. Отсюда, из Подмосковья, город неразличим, но в ясную погоду можно залезть на высокую сосну и со сколоченного из досок «разбойничьего гнезда» увидеть светлое плоское пятно. Это и есть Москва.
Согревшееся за ночь тело ленилось. Ул щедро зачерпнул снег и, фыркая, умылся. Талая вода потекла за ворот. Поняв, что от нытья станет только хуже, тело смирилось и согласилось быть бодрым.
Аллею занесло. Она угадывалась только по фонарным столбам и длинным сугробам, из которых торчали горбы парковых скамеек.
В здоровенной шныровской куртке Яра обманчиво казалась полноватой. Ул дразнил ее Винни Пухом. Держась главной аллеи, они дошли до места, где старые дубы очерчивали правильной формы овал. Яра вытянула ботинок из сугроба и… поставила его уже на зеленую траву.
Обложенные камнями, тянулись к небу узкие прямые кипарисы. Вьющаяся роза плелась по железным аркам. В нижней части ее ствол был толщиной в детскую руку. Срывая лепестки, ветер уносил их за невидимую границу и ронял на снег. Улу он казался обагренным кровью, а Яре – поцелованным.
Яра оглянулась. Граница снега и травы обозначалась очень четко. Два дальних дуба дремали в снегу, третий же, оказавшийся внутри, даже и не ведал, что где-то рядом зима.
Этот дуб был любимцем Яры. Она обняла теплое дерево и прильнула к нему щекой. Ул давно заметил, как много могут сказать Яре кожа и руки. Вот она гладит кору. Осязает не только ладонями, но и тыльной стороной ладони, и ногтями, и запястьями. Зачерпывает дерево со всеми его изгибами с жадностью слепого, обретшего взамен зрения новое чувство. Как-то она призналась Улу, что ей хотелось бы до нервов счесать себе руку, чтобы ощущения обострились.
– Бывает, – сказал Ул.
Теперь он стоял рядом, жевал травинку и любовался Ярой, как технарь любуется девушкой-гуманитарием, которая понятия не имеет, что такое интеграл, зато охотно рассуждает об исторических судьбах народов. Разница между Ярой и Улом была примерно такая же, как между двуручным мечом и нервной рапирой. Он уважал ее ум и чуткость, она же уважала его решительность и способность во всем схватить суть, не отвлекаясь на детали.
«Хочешь скрыть от женщины-шпиона новейший танк – поставь на мотор гнездо с цыплятами», – замечал Ул.
Самого Ула больше интересовали вещи практические. Он знал, что где-то тут со дня основания ШНыра скрыта мощнейшая закладка. Это она прогревает землю и дает деревьям силу. Сейчас Ул в очередной раз прикидывал, где закладка спрятана и какого она размера. Сила ее была колоссальной. Ни одна из тех закладок, что вытаскивал сам Ул, не смогла бы растопить снег больше чем на пять-шесть шагов.
Перед Улом, поскрипывая, качалась от ветра громадная, похожая на парус сосна с плоской вершиной. В ее корнях притулился синий улей, по крыше которого лениво ползали утренние, еще не прогретые солнцем пчелы.
От сосны начинался обширный Зеленый Лабиринт – тщательно подстриженное сплетение акации, лавра, можжевельника и самшита. В центре Лабиринта был фонтан – огромный расколотый камень с причудливой резьбой, по которой стекала вода. Вокруг буйствовали хризантемы. Обычно Яра бросалась на колени и осязала цветы нетерпеливыми пальцами. Ул же забавлялся названиями.
– Сколько надо выкурить кальянов, чтобы назвать хризантемы «Пинг Понг Пинк»? А «Весенний рассвет на дамбе сути»? – интересовался он.
Яра навестила бы хризантемы и сейчас, но это было невозможно. Обогнув лабиринт, они пересекли еще одну невидимую границу, и опять под ногами у них заскрипел снег.
* * *
Денис ждал их у пегасни. Сидел на вкопанной шине и укоризненно мерз. Щуплый, лицо бледное. Нос похож на редиску. Выглядит года на два младше своих шестнадцати. Молния на шныровской куртке застегнута до самого верха. Глаза как у хомяка: бусинами. Правое плечо ниже левого.
